Финиас Финн, Ирландский член парламента

Черезъ нѣсколько минутъ съ нимъ была мадамъ Гёслеръ и онъ примѣтилъ, что она была нарядна, что волосы ея были очень тщательно убраны и что всѣ прелести, принадлежавшія ей, были выставлены для него. Онъ не зналъ, кто недавно пріѣзжалъ въ Парковый переулокъ просить обладанія этими богатыми даровъ, но я желалъ бы знать, сдѣлались ли бы они Драгоцѣннѣе въ глазахъ его, еслибъ онъ зналъ, что они Такъ тронули сердце великаго герцога, что заставили его даже положить свою герцогскую корону къ ногамъ этой дамы. Мнѣ кажется, что еслибъ онъ зналъ, что дама отказалась отъ короны, то это возвысило бы цѣнность приза.

— Мнѣ такъ жаль, что я заставила васъ ждать, сказала она, подавая ему руку. — Я готова назвать себя совой за то, что не была готова принять васъ, когда вы сказали, что вы будете.

— Нѣтъ, вы райская птичка, такъ мило прилетѣвшая ко мнѣ и въ такой часъ, когда всѣ другія птицы не хотятъ показать мнѣ и перышка изъ своего крыла.

— А вы не чувствуете ли себя похожимъ на мальчика-шалуна, дѣлая визитъ въ воскресенье утромъ?

— А вы не чувствуете себя похожею на шалунью дѣвочку?

— Да, немножко. Не знаю, пріятно ли было бы мнѣ, еслибъ всѣ услыхали, что я принимаю гостей — или еще хуже, одного гостя — въ такое время. Но такъ пріятно немножко пошалить! Это заставляетъ меня чувствовать, будто мы стоимъ на границѣ той восхитительной области, въ которой нѣтъ принужденности обычаевъ — гдѣ мужчины и женщины говорятъ и дѣлаютъ что хотятъ.

— Такъ пріятно быть на границѣ, сказалъ Финіасъ.

— Именно. Разумѣется, благопристойность, нравственность, приличіе, все, что дѣлается для глазъ публики — вещи восхитительныя. Мы всѣ это знаемъ и живемъ соображаясь съ этимъ — какъ можемъ. По крайней-мѣрѣ такъ дѣлаю я.

— А я развѣ нѣтъ, мадамъ Гёслеръ?

— Я ничего объ этомъ не знаю, мистеръ Финнъ, и не желаю разспрашивать. Но если вы живете, такъ я увѣрена, вы согласитесь со мною, что вы часто завидуете неприличнымъ людямъ — цыганамъ — людямъ, которые не подчиняются никакимъ общественнымъ законамъ. Я завидую имъ. О, какъ я имъ завидую!

— Но вы свободны какъ воздухъ.

— Я самое домосѣдное домашнее существо на свѣтѣ. Я прокладывала себѣ путь въ послѣдніе четыре года и не позволяла себѣ не только пококетничать, даже и посмѣяться. А теперь я не стану удивляться, если должна буду попятиться назадъ года па два, именно потому что я позволила вамъ прійти ко мнѣ въ воскресенье утромъ. Когда я сказала Лоттѣ, что вы будете, она съ испугомъ покачала головой. Но теперь, когда уже вы здѣсь, скажите мнѣ, что вы сдѣлали.

— Еще ничего, мадамъ Гёслеръ.

— Я думала, что все должно рѣшиться въ пятницу.

— Было рѣшено — прежде пятницы. Право, когда я вспоминаю теперь, я не могу сказать, когда это не было рѣшено. Мнѣ было невозможно, рѣшительно невозможно поступить иначе. Я все еще занимаю мое мѣсто, мадамъ Гёслеръ, по я объявилъ, что откажусь отъ него прежде преній.

— Это совершенно рѣшено?

— Совершенно.

— А потомъ что?

Мадамъ Гёслеръ, разспрашивая его такимъ образомъ, наклонилась къ нему черезъ столъ съ дивана, на которомъ она сидѣла, опираясь обоими локтями на столикъ, стоявшій передъ ней. Намъ всѣмъ извѣстно это выраженіе истиннаго интереса, которое принимаетъ физіономія истиннаго друга, когда дѣло идетъ о благосостояніи его друзей. Конечно, есть такіе, которые принимаютъ это выраженіе безъ всякаго чувства — какъ актеры, умѣющіе олицетворять всѣ страсти. Но въ обыкновенной жизни мы думаемъ, что мы можемъ положиться на такое лицо, и узнаемъ это истинное выраженіе, когда его увидимъ. Финіасъ, смотря въ глаза мадамъ Гёслеръ, былъ увѣренъ, что дама, сидѣвшая напротивъ него, не играетъ роль. Она по-крайней-мѣрѣ заботилась о его благосостояніи и раздѣляла его заботы.

— А потомъ что? повторила она тономъ нѣсколько торопливымъ.

— Я не знаю, будетъ ли какое-нибудь «потомъ». Общественная жизнь кончилась для меня, мадамъ Гёслеръ.

— Какъ можно объ этомъ говорить? сказала она: — вы созданы для публичной жизни.

— Если такъ, я боюсь, что не исполню моего назначенія. Но говоря откровенно…

— Да, скажите мнѣ откровенно; я хочу понять въ чемъ дѣло.

— Дѣло въ томъ, что я не оставлю моего депутатскаго мѣста до конца сессіи, такъ какъ я думаю, что могу быть полезенъ. Потомъ я откажусь.

— Откажетесь и отъ этого? сказала она топомъ огорченія.

— Кажется, парламентъ будетъ распущенъ.

— А развѣ вы не явитесь кандидатомъ па депутатство?

— Я не имѣю на это средствъ.

— Полноте, вѣдь это фунтовъ пятьсотъ, не больше!

— И кромѣ этого мнѣ хорошо извѣстно, что единственная надежда на успѣхъ въ моей прежней профессіи состоитъ въ томъ, чтобы отказаться отъ всякой мысли быть членомъ парламента. Для начинающаго юриста эти двѣ вещи несовмѣстны. Теперь я это знаю и купилъ мое знаніе цѣною горькой опытности.

— А гдѣ будете вы жить?

— Въ Дублинѣ вѣроятно.

— И чѣмъ же будете вы заниматься?

— Всякимъ добросовѣстнымъ дѣломъ, которое можетъ быть мнѣ поручено.

— Вы будете защищать всѣхъ негодяевъ и стараться доказать, что воры не воруютъ?

— Можетъ быть, и это встрѣтится мнѣ.

— Вы надѣнете парикъ и прикинетесь мудрецомъ?