Финики

      Слава выздоровел, и его лицо почти зажило от ударов. Как участник партийного оцепления, он прошел на трибуну и нагло оттеснил черноволосого мужика пингвиньей конструкции от микрофона. Мы, как штурмовики на съезде, выстроились сзади друга и зло уставились на толпу с флагами и транспарантами. Слова Ника конфликтовали с убогой и жирной речью только что выступавшего политического некрофила, поэтому я ощутил прилив энергии.

      - Мне надоели эти убогие слова евреев, прикрывающихся национальным флагом. Я был другом Евгения. Мы с ним прошли и огонь, и воду. Он не раз спасал меня от смерти и никогда не бросал в беде. Поэтому, мне противно видеть, как в его память устраивается алкогольный шабаш, на котором делают политические очки упыри, не стоящие и мизинца того человека, который от нас ушёл. Я ни к чему не призываю тех, кто знал и дружил с Ломом, но говорю тем, кто помнил его, как воина. Он бы хотел, чтобы вы справили тризну о нем совсем иным способом. Не скорбным молчанием и не стаканом спирта. Он бы хотел, чтобы вы проголосовали за него руками и ногами. Своим сердцем. На этом у меня всё. Вы можете дальше состоять в партии, которая воспользуется даже вашей смертью, но участвовать в этом жидовском балагане у меня больше нет никакого желания.

      Ник говорил жестко, быстро, зло, что дисгармонировало с картавой речью политикана-неудачника. Я видел, как за сценой за голову схватился Фитиль и, как мусульманин, что-то зашептал одними губами, но Слава уже закончил и вместе с нами соскочил с трибуны. Я успел сказать ему первым:

      - Поддерживаю, друг.

      - Мы тоже, - это были Шут и Лис, - что будем делать?

      Слава зло сказал:

      - Как что? Мстить! В конце концов, русский народ и был создан богами для того, чтобы мстить разного рода говнюкам, - затем Слава спросил меня, - Дух, ты хоть совсем немного знал Лома... ты с нами? Я понимаю, тебе может быть страшно, потому что мы идём на серьёзное дело, да и ты знал Женю всего ничего, но я хочу спросить тебя. Спросить, как друга. Ты идёшь с нами мстить за Лома?

      Если бы я отказался, то уже никогда бы не смог писать: "Я". В конце концов, страх это всего лишь боязнь поступка. Если хочешь стать сильнее - выбирай более сильного соперника. В моём случае нужно было решиться на что-нибудь, кроме паники, и я сказал:

      - Я с вами.

 ***

        Всё началось с того, что район, где тусовались шавки был испещрен трафаретами и обклеен стикерами, которые обещали скорую расправу злодеям. Это было театрально-глупо, но все хотели представить свои подвиги не иначе, как в духе Робин Гуда или князя Святослава. Я еле сумел отговорить народ от видеокамеры, материалы с которой предполагалось отправлять в интернет. Но мы и не заметили, как наш гнев, акцентированный на гейскую субкультуру, стал жить самостоятельной жизнью и выплеснулся на всех тех, кого мы ненавидели.

      Первое дело возникло как-то само собой, проходящему мимо азиату Шут с силой ударил пивной бутылкой об голову. На удивление она не разбилась, позволив еще раз убедиться в ущербности голливудских фильмов, но азиат, рухнул, схватившись за окровавленную голову. Слава же быстро вырвал сумку, и мы убежали. Была ограблена какая-то чёрная наркоманка, у которой лично я, подросток, который недавно ещё боялся школы, выхватил сумочку, отвесил пинка, и зачем-то отобрал одетую не по весенней погоде шапку. Кстати в школе, которую я заканчивал, на исходе одиннадцатого класса я приобрел какую-то внутреннюю значимость. Теперь меня совершенно не волновали мелочные одноклассники, а на Расула и вовсе не обращал внимания. Я лишь больше начинал ненавидеть это стареющее женское лицо российского образования: всех этих теток-учителей, которые целенаправленно, начиная с первого класса, делают из ребенка терпилу. Выращивают на убой. Мне рассказывают про необходимость толерантности, а я вспоминаю момент, когда в вагончик с рабочими бросали коктейль Молотова. Разбивая камнями лобовые стекла джипов с южными номерами, я не мог согласиться с тем, что Россия для всех. И одноклассники, мои бывшие друзья, стали превращаться в беспозвоночных существ, приговорённых к скучной жизни.

      Нет, нельзя сказать, что я перестал бояться. Просто мой страх перешёл в какую-то новую форму, вошёл в подкорку головного мозга. Если раньше страх пробуждался только при возможном деле, то теперь он следовал за мной повсюду, принимая вид тупой ноющий боли в затылке. Я стал чаще оглядываться, потому что чувствовал за собой потенциальный срок на пару лет. Но это и страшно раззадоривало меня!