Фирс Фортинбрас

«Арка», теперь это так называют, она же «дуга героя». Мы такими терминами тогда не пользовались.

Тут дело такое, я особый – константный герой. Тот абсолют, относительно которого меняется всё остальное.

Но и здесь не всё так просто. Образ, который я создаю, не статичен. Движение есть. Это путь моего самораскрытия. Сам я внешне не изменяюсь, положим, но по мере развития действия раскрывается… нет, не мой характер, но значение моей миссии. И путь этот, надо отдать должное режиссёру, он угадал с первого раза, когда попросил меня играть «инфернального афериста». Просто в один прекрасный момент зритель вдруг догадается: я, продавец ворованный колбасы, – фигура действительно демоническая. Вот где прикрытие! Колбаса – прикрытие, а на самом деле я… я некто!

Душ покупатель… Не хотите такого?.. За ворованную колбасу…

Я попытался объяснить это Рине (резала торт, на столе стоял канделябр с двумя свечами).

– Думаю, она тебя просто прогонит.

– Кто?

– Да авторесса твоя. Даже не убьёт, как прочих, а просто упразднит.

– Это почему?

– Надоешь.

– Кому надоем?

– Всем надоешь. Ей, зрителю.

Хотел объяснить, почему видел это иначе. Но решил сменить тему.

26

Никогда не узнаю, откуда ей стало известно. Проницательность, должен признать, потрясающая. Даже думать об этом не хочу. И всё-таки.

И всё-таки думаю иногда.

Моя рубашка, допустим, была какое-то короткое время со следами туши – Марьяна, заплакав, уткнулась мне в плечо лицом, да, было такое, совершенно киношное, но ведь она тогда же и застирала на рубашке плечо, к утру высохло, никаких следов не осталось. А других улик я и представить не могу.

А то, что я не ночевал дома, Рина в больнице знать не могла. Да если бы знала, то что? Мало ли почему не ночевал дома. Я много раз не ночевал дома и не всегда даже позвонить мог – поросёнок, конечно, и это очень печально, но обходилось без катастроф, а всё потому, что доверие было, или лучше сказать – знание: ну вот знала она о моей, что ли, верности, если это так называть. При всём моём раздолбайстве!

Попугай вне подозрений. Хотя много позже, потом – в порядке психологической разгрузки (когда мне уж совсем скверно стало) – попугайский сюжет возникал в голове. Вот Кирюша, представить, улетел из мастерской на волю, не долго думая, жил себе среди голубей несколько дней на помойке и вследствие стресса обрёл способность по-человечески говорить, а тут возвращается Рина на костылях, ковыляет мимо мусорных баков и слышит речь, обращённую к ней, а по сути, донос.

Марьяна могла бы что-нибудь подобное вставить в сценарий. Странно, что попугай даже безотносительно нашего случая не появился ни разу в её сценарии. Казалось бы, бери прямо из жизни столь яркую деталь – любой бы украсила антураж (не касаясь даже изгибов сюжета).

На самом деле было мне не до шуток.

И ещё, замечу, на самом-то деле не очень-то я зацикливался на поисках истины. Не до того было мне.

Всё произошло неожиданно, почти мгновенно.

Мы нормально общались, я лежал на диване с книгой, а Рина вышла на кухню. Вернулась через полчаса в комнату. Телефон не звонил, никто не приходил к нам, соседа в этот час не было дома. Рина вошла, села на стул у окна, минуты две молчала, потом спросила, не хочу ли я в чём-нибудь признаться.

– Признаться?

Я правда задумался. Я честно не знал, в чём я должен признаться.

Потому, наверное, что никакой вины я за собой не чувствовал. Я даже не чувствовал никакой тайны за собой, которую был бы обязан скрывать согласно специфическому обычаю.

– Никита, – сказала она ледяным голосом, – подло не это, подло вот это, – и обвела пространство рукой, что-то, вероятно, под этим жестом подразумевая, совершенно недоступное стороннему интерпретатору.

Я чуть не спросил: «Откуда известно?»

Вот первый вопрос!

Не знаю, сыграл ли я удивление или искренне удивился, впрочем, последнее – вряд ли: я знал давно за собой, что мне не свойственно удивляться.

Она так сказала:

– Пошёл-ка ты вон.

Это уже серьёзно.

Это очень серьёзно.

Свесил ноги с дивана, отложив книгу. Нашёл ногами тапочки и уставился на них, словно они претендовали на роль свидетелей (очень мне не хочется сказать «зрителей»).

А не пожар ли это в моём внутреннем театре? Внутренний мой пожарный предусмотрен ли в штате? Может, оно и пожар, но, не замечая надвигающейся катастрофы, сразу несколько лицедействующих со своими ролями претендовали на незапланированный бенефис. Их предложения. Роль дурачка, не понимающего, в чём дело, роль оскорблённого недоверием, роль раскаявшегося грешника, хуже: преступника (всё же кающегося, наверное, – он ещё не раскаялся), – или нет: раскаялся уже, и теперь он сам горем убит. И прочие важные роли.

Только не надо думать, будто я думал обо всём об этом – оно само рождалось во мне рефлекторно – практически взрывообразно. И тут, в одно неизбежное мгновение, ничуть не отрицая прочих, властно образовался один, главный из главных, Тот Кто Больше Всех Изумлён.

ТКБВИ.

Я и в самом деле был изумлён.

И вовсе не загадкой разоблачения (хотя позже и этим).

Но тем, что это всё тянет на катастрофу.