Фирс Фортинбрас

С кем, про что, для чего – какие там детали! – Феликс по существу этой встречи вообще мне ничего не сказал определённого, и я ему благодарен за это: не знаю, как другим, а мне неосведомлённость только помогает выражать столь тонкие материи, как тайное могущество и снисходительность. Для меня эти переговоры так и остались ребусом. Одно могу сказать: обе стороны имели друг к другу некоторые претензии, и встреча эта была следствием каких-то прежних несообразностей. Всё, что говорилось, говорилось крайне туманно и со значением. Странные переговоры – вроде бы до чего-то хотят договориться, но главное остаётся – в недоговорённом, в недовыговоренном. За многозначительными фразами явно слышалось взаимное недоброжелательство, дело порой доходило до скрытых угроз, насколько я способен воспринимать – и даже не значения слов, но интонационные перепады. Говорящая голова, которую я сверлил взглядом, выдавала эмоции модуляцией голоса, тогда как мой Феликс, оставаясь нарочито сдержанным, придерживался стиля пугающей вкрадчивости. По-моему, у него был козырь. С той стороны, как понимаю, намекали на какие-то непреодолимые обстоятельства, по крайней мере, прозвучала фраза: «Так сложилось исторически», – на что Феликс незамедлительно ответил: «История подождёт».

Трудные переговоры, трудная роль. Практически бессловесная, но энергозатратная, выматывающая психологически. Глаза у их главного были бесцветные, пустые, без выражения, абсолютно не отвечающие его же манере темпераментно изъясняться – как будто два разных человека, совмещённые в одном теле, смотрели и говорили независимо друг от друга. Мой взгляд просто проскальзывал сквозь его глаза, не задерживаясь, и где-то за ними вял, расфокусировался, прекращаясь, – тот самый случай, когда трудно глядеть. Он старался не смотреть на меня, но я чувствовал, как его бесит мой взгляд, того гляди и сорвётся, но я не знал, допускался ли этот возможный эксцесс планом Феликса. Да и сам Феликс меня тревожил не меньше – откуда мне знать, что у него на уме? Что в критический момент можно ожидать от человека в малиновом пиджаке и нелепых подтяжках, известного своими безумными инвестициями? Хуже того, я сам себя опасался. Я опасался, что исполнителя заданной роли во мне победит внезапно проклюнувшийся импровизатор. Со мной бывает такое. Редко, но бывает. Театром второго порядка я называю это странное творческое состояние. Оно настигает меня в самый ответственный, самый рискованный момент – как этот. Это сродни внезапному желанию выпрыгнуть из окна – только потому, что открыл его и посмотрел вниз. Одно предчувствие этого пугает меня до мурашек на коже – своего торжества над собой.

Но ничего, ничего, обошлось.

Сделав подобающее лицо, я добросовестно смотрел в глаза их главному переговорщику и ждал, не отводя взгляда, сигнала «так». Понять, о чём они говорят, я бы не смог, даже если бы это странное желание во мне возникло. Но, разумеется, на моём лице отражалось будто бы понимание ситуации. Сам-то я понимал, что ощущать себя дураком не вполне честно, не вполне справедливо по отношению к себе же, поэтому подчинял себя целиком этой игре, лишь на первый взгляд простой, нехитрой, малозатратной. И всё равно в какой-то момент у меня возникло ощущение, что я объект коллективного розыгрыша. Что это они меня вместе дурачат, по причудливой прихоти Феликса.

Секундное ощущение – серьёзно говорить тут не о чем, – просто мелькнуло в мозгу что-то такое: новый сценарный ход, возможность сюжетного поворота. Не отвлекло. Я сыграл роль до конца. Дважды исполнил жест рукой по сигналу Феликса. И оба раза, кажется, к месту.

– Боюсь, так не получится, – сказал их главный, на что Феликс отреагировал мгновенно:

– Бояться – лишнее. – И добавил: – Так.

Я немедленно сделал жест – словно перевернул страницу – и сразу отметил, как напряглись наши партнёры. Они допустили ошибку: нельзя на переговорах произносить «боюсь».

Тут же Феликс выдал несколько звонких фраз, несомненно, означавших что-то важное, но только не для моего понимания, – я даже приблизительно не могу передать его внушительный монолог.

– Мы сожалеем о том досадном эпизоде, – пробормотал их главный, – но изменить начальные условия невозможно.

– Тогда ноль, – парировал Феликс. – Так.

Я повторил жест.

– Бить лежачих? – спросила та сторона, как бы шутя – насколько я это мог понять по выстраданной улыбке их главного переговорщика; да он просто съёжился под моим взглядом.

– Никто не просит откупных, – произнёс Феликс.

– Вопрос в другом, – сказал тот. – Третья сторона и гарантии.

– Два вопроса, – ответил Феликс.

– Разумеется, – согласился тот. – Два вопроса, один ответ.

– Секир-башка, – сказал Феликс.

– Секир-башка, – повторил их главный.

Я понял: они пришли к соглашению – и перевёл взгляд.

По знаку своего шефа его помощник достал из кейса коричневую папку, хотел было передать её Феликсу, но дал мне, потому что указательный палец моего патрона резко сориентировался в моём направлении.

– Возвращаем с благодарностью, – сказал их предводитель. – Даже не открывали.