Фистула

Стыдно признавать, нояи сам – часть описанной выше проблемы. Долгое время я считал, что ощущение себя внутри многовековой литературной традиции – определяющий элемент моего письма. По сути, в качестве читателей я представлял только человека в зеркале и своих любимых писателей, которые все давно уже умерли, поскольку авторов-современников я почти не читал и не стремился понять. Мне всю жизнь казалось, что беседовать с писателями других веков – то же, что путешествовать. И это была именно сознательная позиция – делать текст, который теоретически мог бы прочитать, понять и оценить твой предшественник. То есть тот, у кого ты сам когда-то учился письму. Поэтому я не только не пытался актуализировать свой язык, но и вовсе стремился стереть любые черты современности из своих произведений. Это не значит, что я при этом пытался избежать затрагивания каких-то важных тем. Я был искренне убеждён, что через предельно обобщённые картины, созданные моим воображением, смогу выразить универсальные ситуации человеческого страдания, в том числе и те, что занимают нас сегодня. Но я не понимал тогда, что власть литературной традиции и классической интеллектуалистской культуры носит тоталитарный характер, подчиняет мой язык и содержание моих текстов служению пустой призрачной фигуре, некоторому литературному богу, который не имеет никакого отношения к реальному миру и вообще, будем честны, уже давно и справедливо объявлен мёртвым. Я видел себя функцией литературы, а не её субъектом. Думаю, что такое отношение к тексту, отношение сродни религиозному, характерно и для многих других авторов, которые, как и я, не могли выбраться из ловушки традиции и начать писать для современного читателя.

Осознав всю ошибочность и нелепость своих взглядов на словесное искусство, я начал искать те ресурсы, которые помогли бы мне адекватно отразить реальность в моих текстах. Я понял, что мне особенно недостаёт смелой работы с собственным опытом, которому я всегда предпочитал вторичный воображаемый продукт.

А ведь опыт каждого человека важен иуникален, и литература нужна именно для того, чтобы найти ему адекватное выражение. Но я чувствовал отчуждение от своего опыта, как будто я абсолютно забыл себя. Какое-нибудь сентиментальное стихотворение вековой давности или античный миф я помнил лучше и переживал острее, чем то, что действительно случилось со мной.