Я не успел среагировать, это сделал водитель – нажал на какую-то кнопку, и стекло поспешило наверх. В секунду, когда до закрытия оставалось сантиметров пять, улица обезумела: дикий, острозубый звон налетел на толпу, из тела в тело полилась боль, люди хватались за уши, жалко сжимались и падали на колени. От звона глаза мои заслезились, рядом испуганно запищал Лев. Даже сквозь поднятое стекло доносившиеся звон и крики были жутко близкими. В следующий момент «свирель» затихла, и на корчившихся от боли юношей и девушек набросились десятки полицейских, похожих на чёрных рыцарей. Некоторые в руках держали сверкающие голубыми змейками электрошокеры, которыми принялись колоть протестующих. Зрелище трясущихся в судорогах тел Капитан и его двойник встретили с ликованием. Оно их настолько возбуждало, что капитанская рожа окрасилась в малиновый цвет.
«Так их, блядь, пидрил ебучих! Зырь,
как дёргаются бляди!»
«Хуярь! Хуярь!»
«Их бьют, потому фто они флодеи?….»
Десять семнадцать. Избиение продолжалось – полицейские как будто и не собирались задерживать юных нарушителей, а стремились продлить наслаждение от каждого нанесённого удара, от каждой электрической вспышки. Один паренёк ловко увернулся, вскочил и попытался прорваться через чёрный отряд, но получил шокером прямо по лицу, упал на асфальт, и сразу четверо стражей, спотыкаясь и мешая друг другу, принялись лупить его с удвоенным рвением. Напротив нашей машины крупный, похожий на обсидианового голема полицейский таскал миниатюрную девушку за зелёные волосы и, хотя у неё уже не было сил сопротивляться, каждые секунд пятнадцать бил кулаком в живот или бедро. Попытавшийся сделать драматичный кадр журналист, того же возраста, что и манифестанты, приблизился к ним, но тут же исчез в чёрном бронированном кольце.
«Вот тебе и рыцари, Лев…»
«Нате, суки! Чтоб вы сдохли! Чтоб вас
выебли до смерти!»
«Еби! Еби!»
«А пофему флодеи хотели фпафти леф?….»
Я представлял лица, закрытые аспидными стёклами касок: сосредоточенные на исполнении неприятной работы; сжавшие зубы в ярости; искажённые садистской гримасой. Как оказались они здесь, какая цепь событий их сюда приволокла? Наш отец твердил, что настоящим мужчиной может быть только тот, кто готов бить без жалости, готов вбить свою правоту в другого. Он грозил нам с сестрой неоднократно, но по-настоящему бил всего несколько раз (так, что я потом с неделю не мог показаться в школе); это мать не жалела для ушей на наших спинах ни рук, ни ремня, ни вешалок, ни тапок, ни тряпок – ставила в угол и била методично, долго, в одно и то же место. А что у этих стражей, со спортивным упорством пинавших юные тела на асфальте? Были ли у них такие отец и мать? Или, может, их всему научил старший брат? Отсидевший дядя? Жестокий одноклассник? Строгий учитель? Когда они поняли, что это станет частью их работы? Как они уговорили себя на это согласиться? Как обращались они со своими подругами, жёнами и детьми? Неужели готовность и жажда бить, крошить кости, втаптывать чужие тела в землю должны передаваться каждому мальчику, и это и есть секрет человеческого порядка? И сам я – часть этого порядка.
«Ладно, блядь, уёбываем нахуй!
Адмирал опоздунов не любит…»
«Жаль, бля, пропускать такое шоу…»
Машина резко сдала назад, потом влево и, благословлённая подошедшим и определившим статус Капитана офицером, погнала в объезд, попутно наверняка нарушая какие-то дорожные правила. Двадцать минут одиннадцатого.
В соседнем квартале, как я и предполагал, царила прежняя утопическая упорядоченность знаков, объектов и тел. Тысячи механических глаз продолжали фиксировать всеобщую умеренную благодать, рекламные баннеры обещали покупателям красоту, здоровье, богатство, счастье и призывали быть лучшим, быть собой и быть кем захочешь. Я смотрел на это без интереса, а про себя гадал, продолжают ли там корчиться молоденькие ребята, наивно ожидавшие, что их голос кто-то пожелает слушать. Но ещё через минуту я забыл и о них – один дивный образ притянул всё моё внимание. Непрекращавшуюся болтовню на передних сиденьях сознание вычёркивало, не желая отвлекаться ни на что иное.
«
«
«
«
«