Фистула

Я сразу догадался, что мы направляемся именно сюда, ведь впервые со въезда в SZ на глаза попалось сооружение, которое ненавязчиво, но вполне определённо нарушало единство городской сети. Если все остальные здания возникли здесь в результате прагматичного сложения отдельных конструкторских блоков, то оно – белейший монолитный куб – как будто появилось однажды из ниоткуда, свободно выбрало для себя землю и овладело ею, заставив потесниться соседние строения. Белизна граней, выполненных словно из отполированного драгоценного минерала или благородного металла, была идеальной, солнечный свет преклонялся перед ней и как будто с опаской прикасался к поверхности. Тонкие контуры выгравированного на стене названия малозаметно пульсировали —

Театр «Рефлексия»

– и было в этой пульсации что-то гипнотически притягательное. Я вылез из автомобильной впадины вслед за восторженным Львом, Капитан остался сидеть и через приоткрытую дверь только дал мне указания: после театра погулять с мальчиком и перекусить, а они заедут за нами, как «разгребут дела».

«Сами вы сюда не ходите?»

«Да ты чё, я, блядь, этого места нахуй не переношу».

Железо минут перетекало в кобальт. Скользкая белая дверь зашипела, как гений места, открыв нам причудливую геометрию внутренностей театра: узор ломаных линий на неровном опаловом полу; угловатые поверхности стен, будто слепленные из вспоротых глянцевых многогранников; выпуклый четырёхугольник коридорной арки; свисающие с зеркального потолка серебристые додекаэдры ламп; гигантский призматоид в серых разводах, за которым, как за стойкой, ожидала посетителей высокая стройная фигура в изысканном, даже экстравагантном костюме. Лев побежал вперёд, фигура вышла к нему и артистично поклонилась.

«Вы в хорошем настроении сегодня, мой замечательный друг?»

«Да! Ф офень хорофем!»

«Рада это слышать. Но кто это с вами?»

«Это мой нафтояфий дядя!»

Она окинула меня оценивающим взглядом с ног до головы, улыбаясь немного насмешливо, но потом улыбка вдруг пропала, и по глазам мне показалось, будто она что-то во мне признала или о чём-то догадалась. Узнавание это длилось буквально пару секунд, и накрашенные тёмной помадой с зеленовато-металлическим оттенком губы сложились в новую улыбку, а рука изящно, но уверенно протянулась вперёд.

«Добро пожаловать. Можете называть меня Мадам Наполеон. Я хозяйка этого театра и его конферансье».

Своего имени я не назвал, но рукопожатие принял. Как и калигарический облик театрального фойе, эта белокурая венера с бархатным голосом и сильным акцентом наверняка была одной из причин, по которым Капитан терпеть не мог обожаемое сыном заведение. В своём театре Мадам Наполеон уж точно не признавала чужих авторитетов, и это презрение выражал весь кабаретный облик её: трость цвета слоновой кости с чёрной розой кристаллического набалдашника; алмазный блеск отворотов белого пиджака; бабочка, нахально подчёркивавшая острый выпирающий кадык, похожий на застрявшую в горле пирамидку или звёздочку; твёрдые ласточки круглых бровей, подведённых хмуро-зелёным карандашом; цилиндр, надетый набок. Игривая и ироничная, но в то же время твёрдая и решительная манера держаться и вести разговор служила знаком едва ли не демонической власти, не подчиниться которой можно было, лишь сбежав отсюда поскорее. Но я был заинтригован и самим местом, и тем жутковатым энтузиазмом, который всё больше захватывал Льва, почти вводя его в транс, и одновременно – нагнетая ажитацию в тщедушном детском теле.

«Вы пойдёте на выступление или вам включить аттракцион?»

«Простите?….»

«Ах, кажется, вам совсем не рассказали, что такое „Рефлексия“. Что же, я буду рада объяснить ясно и отчётливо, что к чему. Видите ли, театр устроен двояко.

Пройдя по этому коридору, вы окажетесь перед сценой, где в одиннадцать часов начнётся представление. Сцена – это сердце театра, и зеркала обращены к ней, чтобы отразить биение её жизни. После представления из зала со сценой можно попасть на аттракцион – „Альмагест“. Без него театр не был бы настоящим, это его душа, там каждый поворот зеркал сулит непредсказуемые метаморфозы. Однако поскольку наш замечательный друг Лёва не очень любит выступления с их экспрессией и страстями, обычно я сразу пропускаю его через тайный вход в „Альмагест“ и оставляю наедине с аттракционом».

«Так а какого рода эти представления?….»

«Искусство в своём первоначальном значении. Ребячий вопрос о природе человека, заданный ей самой. Во всём этом несчастном городе вы не найдёте больше ничего похожего».

«Дядя, ефли фы хотите пойти, то я тофе хофю».

«Хорошо, почему бы и нет…»

Мадам Наполеон (этот странный псевдоним тоже, должно быть, наделял хозяйку театра символической властью) выразила удовлетворение нашим решением, но прежде, чем отправить нас в зал, обратилась ко мне.

«Приятное любопытство я наблюдаю в ваших глазах. Полагаю, вам охота услышать ещё что-то о театре и его жизни?»