Фистула

Вслед за мальчиком я, опустив голову, пролез через низкий пятиугольный проём, который сам принял бы за пустующую зеркальную раму и пропустил бы. Мы очутились в небольшом зале, где пахло почему-то хвоей. Несмотря на то, что представление должно было начаться уже скоро, приподнятая трапеция бурых кресельных рядов, освещённых розовато-персиковыми софитами, почти пустовала; кресла были причудливо устроены, их подлокотники не крепились к сиденьям, а торчали из спинок, как обрубки рук, и вместе свободные места походили на большую семью игрушечных медвежат, жаждущих объятий. В дальнем углу третьего ряда сидел задумчиво улыбающийся старик с взвихренными, похожими на седые языки пламени волосами. Места в середине пятого, через несколько кресел друг от друга, выбрали для себя остроносая карлица в канареечном брючном костюме и измождённый лысый мужчина с круглыми очочками, чья длинная шея была повязана не одним, не двумя, а по меньшей мере тремя шарфами. На последнем ряду примостилась интеллектуального вида юная парочка, мнившая себя, видимо, любовниками искусства. За креслами вырастали четыре громадных зеркала, в них отражалась невысокая сцена из белой древесины, затопленная бархатным морем фиолетового занавеса, разлитым от стены до стены и скрывавшим половину зала. Мы со Львом остановились на седьмом ряду, сев с левого края. Тринадцать минут до начала.

Я был погружен в глубокую задумчивость, как это случается подчас со всяким, даже самым легкомысленным человеком, в ожидании сценического выступления. Сидели мы практически в тишине (вмешивались в неё только редкое покашливание или всмаркивание ошарфлённого человека да какой-то угрюмый застенный звук, словно от перекатывания пустых труб). И было даже странно сознавать, что за гладкими гранями белого куба, проглотившего нас, как кит горстку голубей, галдят и волочатся племена человеческих тел. Моя фантазия привычно совокупляла их во всеобщую непрерывность пляшущей плоти, но потом перемешивала и нарезала по-новому, подражая театральным зеркалам, так что у Ариадны образовался пивной живот мужа, а голова самого Капитана очаровательно торчала из задницы его водителя-двойника. Девять минут до начала.

В зал вошли те самые две старушки, трясущиеся как свечные огоньки. Доползли до кресел и упаковались в первом ряду; кофейно-ореховые свитера сливались с сиденьями. У одной голова с собранными в пучок волосами была похожа на высохшую луковицу, а у второй – на испорченный лимон. Они сразу взялись перешёптываться, настойчиво и почти не умолкая, с присущим возрасту безразличием к ответным фразам. Прозаичность старушечьей болтовни подрезала крылышки моим вымыслам. Теперь я без какого-либо удовольствия размышлял, что делает в этот самый момент моя сестра, дома ли она, одна ли. Ничего конкретного представить не получалось; только я попробовал ухватиться за грёзу о том, как она оказывается у озера, просто стоит и наслаждается картинным видом расстёгивает платье оно падает к ногам и солнце принимается гладить её бледную кожу, – одна из старушек по-воробьиному захихикала и сбила меня, уже готового нырнуть в буколическую мечту. И тут я, олух, снова вспомнил, что под взглядом здешних зеркал мне не стоит позволять себе многого. Пять минут до начала.

Сидевший рядом Лев был теперь удивительно смирен, точно сконцентрировался на какой-то головоломной мысли, которую детский ум ещё не мог по-настоящему постигнуть (а может быть, наоборот, на такой, что была уже недоступна взрослому). Я поостерёгся его беспокоить. До сих пор я даже ни разу не прикоснулся к нему, не взял за руку и не мог до конца понять, насколько моё присутствие ему по нраву. До одиннадцати оставалось две минуты.

Дверка в зал приоткрылась на треть, в неё осторожно проскользнула, будто пытаясь остаться незамеченной, девочка-подросток в джинсовом комбинезоне. Я взглянул на неё мельком, отвернулся, но потом во мне возникло непонятное, неуютное чувство: фигура этой девочки, севшей с нами в одном ряду, но с противоположного края, словно прилипла к роговице и не исчезала, как попавшая в глаз мошка, которую никак не удаётся убрать. Я зажмурился. Протёр глаза. Посмотрел на неё ещё раз. Неприятное, безосновательное совпадение тяжёлым кулаком ударило в солнечное сплетение – это была та самая девочка, которую вчера мы подобрали на дороге; девочка без мизинца, почти мною забытая (не считая голоса). Случайная попутчица. Случайная? Что она делала здесь?

Девочка вздрогнула и повернулась, как если бы я прикоснулся к её шее своим взглядом (в прошлый раз она тоже почувствовала как я на неё смотрел). Да, это было её большеротое лицо, такое странное, как бы составленное из остатков нескольких других лиц. Горькая красота несовершенства. Мы изучали друг друга – она узнала меня; она знала, что я узнал её; она знала, что я знаю, что она узнала меня.