Фистула

«Дядя, только фы, пофалуйфта, Маме не гофорите, фто я туда ходил…»

«А?.. Ладно, Лёва, но почему?»

«Мама думает, фто Папа меня ф мафине офтафляет и туда уходит ненадолго…»

«Как много у тебя от мамы секретов».

Лев посмотрел на меня очень серьёзно – так, как только маленькие дети и способны смотреть, когда речь идёт о вещах, которые значат для них больше целого мира.

«Это потому, фто я её офень люблю».

Мне показалось, что он всё-таки почувствовал какую-то вину и поэтому был готов мне многое рассказать.

«Какие ещё секреты ты от мамы прячешь?»

«Я… Фто когда Фелю фмея укуфила, я не фрафу к Маме побефал, а только когда Феля груфтный фтал…»

По бокам снова поднялся лес, с жёлто-красным налётом на зубах, и только теперь до меня дошло, что эта трасса, по которой меня, как послушную скотину, возили туда-сюда, эта лесная прореха когда-то попросту не существовала – был один только вечный непознаваемый лес, у которого теперь отняли кусок тела, обнажив для внимательного взора кое-что, прежде остававшееся сокрытым. Пятьдесят четыре. Надо снова спросить у Льва о —

«Дядя, а раффкафите, пофалуйфта, какая была моя бабуфка…»

– от вопроса я немного опешил, вспомнил, что случилось сегодня в театре, вспомнил лицо матери. Но Лев – Лев же никогда её не видел. Что я должен был ему сказать? И какое это имело значение? Ведь в театре я видел и ту другую, молодую и ясноглазую прежнюю мать, не существовавшую уже при моей жизни, как будто поменявшую местами моё несуществование и своё существование. Я постарался скрестить их: ответил, что у нашей матери были точно такие зелёные глаза, как у него; что в юности она была почти такая же красивая, как Ариадна; что у неё была трудная судьба; она долго и тяжело болела, не всегда понимала, что её окружает; и у нас с ней не было таких замечательных отношений, как у Льва с мамой, поэтому мальчик должен ценить свою мамочку больше жизни, – последнее его даже как-то воодушевило.

«Да, я буду Мамин рыфарь!»

Снова взглянув на лес, я узрел на его бегущей киноплёнке прежние надписи, но в этот раз, по неведомым мне причинам, непонятные символы и нечеловеческий синтаксис стали как бы проясняться, и каждый раз, когда то или иное слово повторялось, оно приобретало для меня всё большую отчётливость. Лес давал мне намёки и расшифровывал свои изощрённые письмена, и то, что я, великий интерпретатор, в них читал, объясняло даже больше, чем можно было рассчитывать. Объясняло девочку без мизинца и зелёный глаз в её ладони, песню артиста и вопрос о небесной ране, судьбу недобыка и время, не вмещающееся в одну фигуру. Оставалось понять совсем немного – но Лев прервал моё чтение.

«Дядя, а дедуфка? Раффкафите, какой был мой дедуфка…»

(Гигантский матерный смех Капитана донёсся даже сквозь перегородку.) «Что? Лёва, почему ты сказал – был?»

Мальчик не отвечал, но и не отворачивался от меня, смотрел незабываемым взглядом. Со вчерашнего дня я следил за ним постоянно, исследовал его; я умел, подобно бочкоглазу, даже спрятав взгляд и отвернувшись, продолжать наблюдение – но теперь мне пришлось признать, что и сам Лев обладал аналогичным навыком, как если бы унаследовал от меня. Я не стал повторять свой вопрос, в этом не было никакого смысла. Но и соединять выдуманного отца с настоящим, как в случае матери, у меня уже не нашлось сил, поэтому я, подбирая на ходу самые плотные, увесистые для ребёнка слова, сказал ровно столько, чтобы никаких дальнейших расспросов не возникло.

«Твой дед – очень плохой человек. Злой и страшный. Ия, и твоя мама боялись его всю жизнь. Теперь он старый. Слышишь? Он старый, он живёт один, несчастный и отвергнутый своими детьми. Так бывает со всеми злыми людьми в конечном счёте, Лёва. Они лишаются всего, что у них было. Тебе ясно это?»

«Да, мне это офень яфно…»

Машина плавно повернула. Оставшийся недолгий путь наш был лишён слов – немое, подвешенное положение: вот я, вот справа от меня лес, вот слева от меня Лев, а левее Льва снова лес. Короткими замыканиями мне казалось, что я остался на заводе, что меня не выпустили из комнаты с быком, но сознание быстро возвращало подлинное положение обратно: я, лес, Лев. Свободные и связанные, зарифмованные. Чёрное солнце внутри нас, рдеющее солнце над нами. Восемь тринадцать. Бесконечность. Пятнадцать. Дом.

«Так, Лев, маме скажи, что мы сейчас покурим и придём. Мне надо с твоим дядей кое-что обсудить».

Капитан повёл меня к пруду с пылающими карпами, действительно вставил в пасть сигариллу и стал производить поочерёдно слова и шёлково-ореховые облачка.

«Слышь, ты, если чё, не обижайся за сегодня… Ну случаются у нас перегибы на местах, пацаны такую хуйню любят устраивать. У них работа тяжёлая, радости мало…»

Я кивнул. Наступила долгая дымная пауза. (Я при слушался. Где же где же новая нота?)