Фистула

«Я чё хотел сказать. Ты вишь, какая, бля, у нас серьёзная операция. Нам надёжные и башковитые ребята нужны, так что, если ты заскучаешь в своей лаборатории или чё, – звони, подыщем тебе местечко. Вишь, мы его ещё не доделали, пиздюка-то рогатого, но всё будет, государство на нас рассчитывает. А если тебе рыбные дела интересны, то есть у меня тема, нахуй: ща отжимаем хорошую землю, собираемся радужную форель разводить. По бабкам нормально, и дело тоже небесполезное…»

«Спасибо. Мне надо будет подумать».

«Да ессно, я тебя не гоню, бля. Пиздец, как же я люблю природу! Зырь какая красота кругом! Хорошая будет ночка!»

Мы стояли и смотрели, в некотором неестественном единстве, как небесная вишня катилась за клыкастый лесной горизонт. В тридцать шесть пошли обратно, перед дверью Капитан застегнул воротник и подтянул галстук.

«Женщина! Муж дома!»

Она выпорхнула из кухни, улыбающаяся, намакияженная, на ней было чёрное в серебристую крошку платье, похожее на огромный бант. Поцеловала мужа, почти поцеловала меня (свой настоящий аромат она променяла на поганый мускат, к которому ещё, как показалось мне, примешивался какой-то лекарственный запашок).

«Ну что? Ну что?»

«Чё-чё, будем лесозаготовки делать!»

«Ах!»

Лёгкие руки легли титану на шею, новый чпокнутый поцелуй и мгновенно приподнятая левая ножка в чулке заставили меня отвернуться – ив глаза попал повешенный в прихожей пепельно-серый плащ, моя маскировочная раковина. Нас ждало лето, скучное лето друг без друга, но кроме того – долгая совместная жизнь. Когда Капитан ушёл, меня подкараулила новая порция извинений.

«Прости, мы сегодня утром с тобой чуть не поругались».

«Ладно… Ничего страшного…»

«Я хочу, чтобы ты понимал. Мне нужно одиночество, обязательно нужно. Иначе меня вообще не останется. Я могу жить своей жизнью в том числе потому, что есть дни, когда я одна от рассвета и до заката, когда я никому не принадлежу».

Ты и не должна никому принадлежать любимая моя. Никому кроме меня.

«Я понимаю тебя, лучше всех понимаю».

«Да… Как прошёл ваш день?»

«Ничего, гуляли, смотрели город».

«Ой, да было бы что смотреть!»

Она принялась объяснять мне капитанский триумф, который и без того был мне понятен: важные люди связывают большие интересы с лесными делами, муж получил их одобрение, ему предстоит публично отстаивать и курировать проект лесокомбината, а дальше он, взяв жену и сыночка в охапку, наступит на светлое будущее всей области и примет руководство чиновничьей флотилией с командным пунктом на фрегате из бычьего мяса.

Девять без девяти. Сели ужинать. Стол был украшен пуще прежнего, на тарелках поверх лёгкого гарнира разлеглись, подводя ироничный итог затухающему дню, рифлёные говяжьи отбивные. Честь стать бахусовым элементом пиршества выпала ледяной водочной бутылке с подарочной этикеткой, на которой красовалась морда хозяина дома: «Капитан семи морей». Хуже этого вульгарного зрелища было то, что рюмка стояла и перед сестрой, и она с готовностью приняла свою половинчатую порцию. Я отказался, сославшись на усталость, и даже не Капитан, а именно сестра, невыносимо улыбающаяся намазанными ублюдскими губами, попыталась меня переубедить.

«Ты точно не будешь?»

Они чокнулись. Весь сегодняшний ужин был не чем иным, как искривлённым и перемноженным отражением вчерашнего. Теперь развязывались не один, а два языка, пьяные интонации обретали два голоса, сырые недомысли выплёвывали два рта. Только Лев стал, наоборот, вполовину весел, и гораздо реже пытался привлечь к себе мамино или моё внимание —

«Мама, а ты фнаефь, какие у льфа фубы? Фот такие!»

– мальчик широко раскрыл рот и зарычал, сестра засмеялась – но не сыну, а какой-то схаркнутой Капитаном сальности.

«Ну что, т-ты точно не будешь?»

Они чокнулись. Семейство с большим аппетитом уплетало мясо: сестра – крохотный и не угрожающий фигуре кусочек, ребёнок – отбивную размером с его ладонь, папочка – солидную близнецовую говяжью пару. Я есть не хотел, но тот, кто уже обрёл почти полный контроль над моим телом, напротив, находил в поглощении сочной плоти колоссальное наслаждение, и жевал, сладострастно жевал через подступавшую тошноту, невзирая на горечь в горле и позывы рвотной отрыжки, жевал и жевал, прихрустывая и причмокивая почти в такт остальной троице, жевал, и жевал, и жевал, и жевал, а дожевав, громко сглотнул, отправив кусок в сентиментальное путешествие по пищеварительному тракту, и взялся жрать следующий.

«Т-точно не будешь?»

Они чокнулись. Сменившая множество оттенков вплоть до красно-бурого капитанская рожа нашла глазищами дисплей, высвободила из дыры, обрамлённой вымазанной в жире кожей, нужный приказ, и вечер расцветила тревожная информационная повестка. Молоток дикторского голоса, искусно отбивавший слово за словом, описывал ужасы и кровавые жертвы прогремевшего за рубежом теракта.