С оглушительным треском он свалился с трофейной доски и разбился вдребезги. Как хорошо, подумал я, как хорошо, что он наконец-то заткнулся. Я попытался уснуть, в том смысле, что пытался ходить по комнате, как может ходить по комнате тот, кто лежит в мокрой от пота постели и пытается уснуть. Я ходил по полу, по стене и по потолку, нажимал на проникшие в комнату солнечные пятна, на тонкие ниточки умножающихся трещин в плоских вертикальных поверхностях, хотя не таких уж и вертикальных, потому что то один, то другой угол комнаты так и норовил вытянуться или вывернуться внутрь помещения, я ходил по кровати, я лежал на полу, на стене и на потолке, я пытался уснуть, пытался уснуть. Но меня настигли новые голоса, три мстительных непрошенных гостя. У изголовья кровати стоял смердящий отец, над ним танцевал сонм неугомонных мух, он говорил те самые слова, после которых я тогда набросился на него с кулаками.
ЧЕГО ТЫ ЗДЕСЬ СТОИШЬ, УРОД? ЧТО ТЕБЕ НУЖНО? АХ ТЫ, ВЫБЛЯДОК! ЧЕГО ТЫ ЗДЕСЬ СТОИШЬ, УРОД? ЧТО ТЕБЕ НУЖНО? АХ ТЫ, ВЫБЛЯДОК! ЧЕГО ТЫ ЗДЕСЬ СТОИШЬ, УРОД?
В стену была замурована мать, она шептала те слова, которые когда-то довели её до предела. Проходя ночью мимо вечного коридорного зеркала, она увидела в нём себя и остолбенела. Стала повторять одно и то же, повторяла неделю только это, теряя голос и силы, в паузах облизывая свои ржавые зубы, а потом, наконец-то, задохнулась.
«Куда ведёт эта история? А-а-а, она ведёт назад! Куда ведёт эта история? А-а-а, она ведёт назад! Куда ведёт эта история? А-а-а, она ведёт назад! Куда ведёт эта история?»
А под кроватью, прямо под моей кроватью лежал холодный мокрый голенький Лев. Но он не говорил никаких слов, издавал единственный звук.
«Фффффффффффффф! Фффффффффффффф! Фффффффффффффф! Фффффффффффффф! Фффффффффффффф! Фффффффффффффф! Фффффффффффффф!»
Я пытался закрыть уши – они говорили сквозь мои руки. Я желал вылезти из тела и спрятаться где-нибудь в шкафу, как в детстве, но они преследовали меня, преследовали все три, сразу три.
«ЧТО ТЕБЕ НУЖНО? А-а-а, она ведёт назад! Фффффффффффффф! АХ ТЫ, ВЫБЛЯДОК! Куда ведёт эта история? Фффффффффффффф! ЧЕГО ТЫ ЗДЕСЬ СТОИШЬ, УРОД? А-а-а, она ведёт назад! Фффффффффффффф! ЧТО ТЕБЕ НУЖНО? Куда ведёт эта история? Фффффффффффффф! АХ ТЫ, ВЫБЛЯДОК! А-а-а, она ведёт назад! Фффффффффффффф! ЧЕГО ТЫ ЗДЕСЬ СТОИШЬ, УРОД? Куда ведёт эта история? Фффффффффффффф! ЧТО ТЕБЕ НУЖНО? А-а-а, она ведёт назад! Фффффффффффффф!»
Был только один шанс от них спастись – я бросился в дебри памяти в поисках Ариадны; постоянно натыкался только на дрыхнувшую за стеной потаскуху, искал ещё, припадал к земле, смотрел на небо, искал мою настоящую сестру, какой она была до предательства. Я просил её, умолял прийти мне на помощь, обещая, что, когда наступит утро, я расскажу ей всё, всю правду.
Голоса, уже не говорящие, а гавкающие, продолжали изводить меня, казнь была так близко – и вот я наткнулся, роясь в её оставленных после отъезда вещах, на тот детский рисунок: мы вдвоём стоим на звезде, только мы вдвоём, вдали ото всех, навсегда. Это был нужный след, я направился по нему, зубастые собачьи пасти почти нагнали меня, ещё чуть-чуть, и они разорвали бы меня в клочья – но тут я нашёл её, нашёл! Передо мной стояла моя ещё не окольцованная сестрёнка. Но…
Да, я видел её, но не во всём цвете, не во всей глубине – а только как поистёршийся контур. Лишь прекрасные, нежные кисти – они оставались пока идеально сохранившимися в памяти: целиком, включая пять крохотных родинкок, девять неприметных шрамиков и все до последней складочки на пальчиках. Как великолепно точно мой разум способен был запечатлевать прошлое! Но это не означало, что образ будет жить вечно. Я забывал её, стал забывать ещё несколько лет назад на самом деле, и теперь мне было совершенно ясно, что когда-нибудь у меня не получится восстановить в деталях даже эти руки и больше уже от настоящей Ариадны ничего не останется. А вернее – ничего не останется от меня.