Фитиль для керосинки

— Ну, что? Вот и встретились. А? — Венька знал, что говорить нельзя. — Что молчишь, жидок? — Ремесленник стал медленно опускать руку в боковой карман.

— «Напильник!» — мелькнуло в голове у Веньки, и он инстинктивно таким же движением стал опускать руку в свой пустой карман. Рука ремесленника замерла. Но Венька следил за ним, чувствуя, как дрожит от напряжения. И в тот момент, когда ремесленник выхватил руку и в ней блеснуло лезвие, он отскочил в сторону, споткнулся и грохнулся, не успев вытянуть руки из карманов. Уже падая, он увидел, как летит в сторону и его противник, тень нависшую над ними и услышал сдавленный голос:

— Ты что, падла!?. Удавлю!.. — огромный детина в полушубке стоял к нему спиной и выговаривал поднятому за шиворот ремесленнику. Из-за такой гниды я париться буду, сука!

— Должок отдать хотел… — начал ремесленник сиплым голосом.

— Должок!? — Детина оттолкнул ремесленника, и тот быстро-быстро задом попятился, семеня ногами, чтобы не упасть.

— Отдай перо, — детина протянул руку, и на его огромную ладонь лег самодельный, с наборной ручкой нож. Венька медленно поднимался из жижи, чувствуя, как холодная одежда облепила всю спину, бок, ноги… — А ты, мальчик, иди, — сказал детина надменно ехидным голосом, полуобернувшись, — иди, пока я добрый, и снова добавил провинившемуся: Подставишь — заломаю, гад…

— Я думал… — Венька услышал, как дрожит голос его врага. Но это была последняя реплика. Он медленно поднялся. Ноги плохо слушались. Знобило. По лицу стекала вода, перемешанная с потом. Ему было так противно и горько, что он закрыл глаза и застонал, задрав подбородок. И вдруг почувствовал, что щекам стало теплее, а внутри освободилось пространство, чтобы глубоко вздохнуть. Венька вздохнул, открыл глаза и понял, что плачет.

Глава XV Зачем

Венька ловко перескочил рельсы, пронырнул под платформой и выглянул из-под нее. По сторонам никого не было. Тогда он вылез и, напряженно оглядываясь, пошел вдоль платформы. Лавочка Арона все еще стояла с рваным фанерным боком после погрома и заколоченным окном, через которое шла торговля. Милицию красили новой синей краской, отчего она становилась еще страшнее и нелепее в окружении заплеванных промежутков между лавками, покрытых приклеенной навеки пылью на стенах и тусклых окошках. На воротах склада наискось чернел плохо затертый лозунг, самый популярный этой весной в их поселке: «Бей жидов!» Венька издали посмотрел на школу, на свое окно, сквозь которое наблюдал столько интересного на скучных уроках, на верхушки сосен, торчащих сзади школы на уровне всего второго этажа, потому что их стволы начинаются глубоко в овраге. Здесь всегда к весеннему запаху примешивался еще какой-то особый — железнодорожный: смесь буксовой смазки, пропитанных дегтем шпал и жарких боков паровозного котла. Венька любил этот запах. Он постоял, подышал им, даже зажмурился, и ему показалось, что все — неправда, какое-то кино, книжка без названия с оторванным началом и концом. Он вдруг вздрогнул, огляделся по сторонам и быстро пошел прочь.

На их бывшей темной и задушенной керосином кухне оказалась одна Блюма. Она всплеснула руками, покачала головой и вслух сама себе сказала: «Вос тутцах![81]»

Венька поздоровался и потянул теткину дверь. Никто не ответил. Он вошел в комнату — никого. Тогда он быстро засунул руку за печку, одним пальцем подхватил веревочку и вытащил маленький сверточек в бумаге. Он сунул его в карман, и в это время услыхал, как входит с террасы тетка через дверь в другой комнатушке, где лежала бабушка. Теперь Венька понял, что застрял надолго. Он доложил о том, как они живут, где он ночевал в городе и что там делал днем. Потом поговорил с бабушкой — но это было совсем недолго, потому что он, как примерный тимуровец, вызвался принести из сарая дров, а их еще пришлось поколоть, и приволок два ведра воды. От еды он наотрез отказался, хотя на самом-то деле не ел с утра…

— Передай папе, что я прошу его зайти… не забудь!

— Он уезжает, — сказал Венька.

— Так надо же зайти перед отъездом! Сколько можно ездить? Он совсем себя не бережет… не забудь… — бабушка сильно закашлялась, и тетка крикнула ей

— «Сейчас, сейчас, мама!» — это «мама» так странно было от нее слышать. Венька попрощался и обрадованно вырвался в кухню. Там уже было полно, и все сразу обернулись на открывшуюся дверь. В другой момент они бы начали его расспрашивать и давать советы — здесь всегда воспитывали коллективно. Но на этот раз Веньке повезло, видно, обсуждали, что-то очень важное. Он поздоровался и уже в сенцах услышал: «Вот, им жить в этой „мелухе“». Ясно, что про погром говорят, — подумал он и по дощечкам перешел через вечную лужу.

— Закуривай! — Встретил его за углом Генка и с шиком щелкнул крышкой портсигара. Венька не решался взять папиросу. — Бери! — Подвинул Генка поближе. — Венька нерешительно взял папиросу и держал ее в руках.

— Стибрил?

— Подарили, — возразил Генка беззлобно и покрутил портсигар.

— Подарили?