Я не обратил на его слова особого внимания, так как пуштуны известны своей подозрительностью, есть к тому основания или нет, а когда рассвело, было слишком много дел, чтобы терять время на размышления. Мятежники подошли при первых проблесках рассвета, ведя за собой буйволов, слонов и тележки для того, чтобы перевезти нас к реке, а перед нами стояла геркулесова задача — собрать всех в конвой. Нам нужно было перетащить две сотни раненых, а также женщин с детьми, некоторые из которых были совсем младенцами, да еще стариков, которые почти не держались на ногах после трех недель, проведенных на голодном пайке. Теперь, когда первая волна воодушевления схлынула, все чувствовали себя усталыми и павшими духом. И когда взошло солнце, оно осветило странный, кошмарный вид того, что до сих пор живет в моих воспоминаниях как серия отдельных картин — эвакуация гарнизона Канпура началась.
Я вижу эту процессию: повозки, запряженные буйволами, на которые санитары грузят окровавленные тела раненых, изможденных и исхудавших; оборванные белые женщины, сидящие в повозках или терпеливо стоящие рядом с ними, а дети, напоминающие беспризорников с Уайтчепела, цепляются за их юбки; солдаты, усталые и истощенные, в обнимку со своими мушкетами, занимающие места вдоль конвоя; красные мундиры и мрачные лица мятежников, сопровождающих нас через майдан и дальше к берегу реки, где за деревьями нас ждут лодки. Рассветный воздух казался тяжелым и густым — от тумана, подозрения и ненависти, когда Уилер, с Муром, который не отходил от него ни на шаг, стоял на валу, провожая взглядом потрепанные остатки своего войска, вытянувшиеся из укрепления и вяло ожидающие команд двигаться дальше. Все вокруг гудело шумом голосов, слышались приказы, торопливо сновали офицеры, трубили слоны, скрипели повозки, плакали дети и коршуны начинали кружить над пустеющими казармами.
Отдельные эпизоды и их участники запомнились очень живо — вот двое штатских спускают потрепанный флаг с крыши барака, бережно сворачивают его и подносят Уилеру, который принимает его с отсутствующим видом и тут же кричит: «Сержант Грейди! Все ли ушли с южной стороны вала, сержант Грейди?» Маленький мальчик с кудрявой головкой смеется и кричит: «Плоп-плоп!», при виде того, как обделался один из слонов; его мать, озабоченная молодая женщина в измятом бальном платье (помнится, на нем были вышиты розовые бутоны), со спящим младенцем у груди, ловит мальчишку свободной рукой, а затем поправляет волосы. Группка бунтовщиков, бродящих вокруг казарм, которые пинками гонят нашего повара-туземца, сгибающегося под грузом кастрюль. Британский рядовой в невообразимо грязном мундире, поддерживающий повисшую на нем старую мэм-сагиб, которую он подсаживал на повозку. «Спасибо, ты хороший парень, большое тебе спасибо», — проговорила она наконец усевшись, и начала рыться в ридикюле в поисках мелочи. Четверо мятежников, сновавших взад и вперед вдоль уродливо растянувшегося конвоя, перекликаясь и что-то ища, пока не заметили Вайберта с его семьей. Тут они подбежали к нему, крича: «О, полковник-сагиб! Мэм-сагиб!», и подхватили его багаж; один из них, расплывшись в улыбке и что-то лопоча, посадил младшего сына Вайберта себе на плечи, в то время как другие нашли в фургоне место для миссис Вайберт. Вайберт был ошеломлен, а двое из мятежников просто рыдали, когда пожимали ему руку и помогали тащить его вещи. Я видел и другое — старый, огромный, как медведь,
Конечно же, большинство мятежников не были столь сентиментальны. Один хотел вырвать из рук Уайтинга мушкет, и капитан отшвырнул его с криком.
— Хочешь заполучить ружье, а? Я скорее всажу в тебя заряд, проклятая собака, если ты не поостережешься!
— Отличный парад, полковник-сагиб, не правда ли? — загоготали они. — Хорошая выправка, а? — и мерзавцы, хохоча, сделали вид, что берут винтовки «на караул».
Мне ничуть не нравились подобные сцены, равно как и толпы