Город уже кончался, потянулись автостоянки, меланхолического вида складские помещения, потом вытоптанное поле, где устроился странствующий цирк с белесыми шатрами, вагончиками в два окошка и непомерных размеров вывеской «Цирк Петера Кона». Было видно, как два рабочих в комбинезонах поливают брезент из здоровенного шланга, смывая дневную пыль. Дело шло к вечеру и, видимо, к представлению, но пока вокруг было пусто и ни женщина-змея, ни воздушные гимнасты не выходили из своих палаток.
Дальше был поворот на шоссе, за которым начиналась граница. Тут можно кофе выпить, сказал таксист и кивнул в сторону заправки, вы небось устали с дороги. Писательница почему-то ухватилась за это предложение так, словно ей невыносимо было расставаться с городом Ф. Взяли кофе, уселись на улице за деревянным столиком. М. поведала историю об исчезнувшем поезде, и они покивали, вспоминая времена, когда в каждом вагоне был отсек для курящих пассажиров, а расписания совпадали с действительностью. В ответ таксист рассказал, как четыре раза болел ковидом, и предположил, что вирус был специально выведен теневым мировым кабинетом, чтобы избавиться от стариков, которые живут слишком долго и обходятся правительству слишком дорого, и М. даже не стала ему возражать, видимо, между ними уже возникла солидарность, какая бывает у людей, которые проделали вместе часть длинного пути и понимают, что расставаться еще не пора. Возникла пауза, в какой обычно тебя спрашивают, откуда ты приехала, но ее собеседник обошел эту тему стороной и вместо этого поинтересовался, куда ее следует доставить в городе О.
М. не имела об этом никакого понятия и честно в том призналась. Может, предложила она, вы им позвоните и спросите, пока мы тут сидим. У меня телефон почти разрядился, а то я бы посмотрела адрес; но я думала, что вам дали всю информацию. Кому позвонить, переспросил таксист и помотал шерстяной головой в косичках. Пока ехали назад, к вокзалу, писательница охала, всплескивала руками и извинялась за нелепое недоразумение.
За это время заграничных такси на площади стало не меньше, чем желтых, а М. по-прежнему никто не встречал. Она походила вдоль тротуара, пригибаясь и заглядывая в окна машин, потом отступила на пару шагов и полезла за телефоном. Ее новый знакомец уже подобрал новых пассажиров, но прежде, чем отъехать, помахал ей с водительского сиденья, а потом воздел обе руки к небу, давая понять, что мир сошел с ума и удивляться неприятностям не приходится.
8
Видимо, приехала новая электричка, и из покрытого лесами вокзального здания опять повалили люди, густо и весело, будто знали, куда идут. В трубке, которую М. держала уже на полуотлете, не прижимая к уху и не глядя на экран, все еще тянулись длинные гудки, к телефону никто не подходил, словно без нее обошлись и забыли об этом сообщить. М. походила еще туда-сюда, а потом, сама не зная почему, покатила голубой чемоданчик вслед за остальными, пристроившись к толпе с хвоста, но не переставая прислушиваться к гудкам. Все вместе, как на праздничной демонстрации, они вышли на широкую улицу с магазинами и веселыми столиками и там уже распались на группы и посыпали кто куда. М. притормозила и глянула на экран телефона. Он был черный, непоправимо мертвый, и никто не мог выдать ей необходимые инструкции.
Повинуясь общему движению, М. пошла дальше по улице, мимо парка, мимо вывесок, заглядываясь на фастфуды и на чужие тарелки под полотняными навесами кафе. Она теперь была отрезанный ломоть, существо несуществующее – никто не знал, где она и что с нею сталось, никто не мог востребовать ее и призвать к порядку, обязательства и обещания, еще час назад бывшие для нее непреложными, теперь не имели над ней никакой власти, и все это случилось без всякого ее участия. Писательница шагала, слегка смущенная неумолчным рокотанием чемоданчика, которому, казалось, было все равно, куда катиться, и отмечала на ходу, как ее внутренний человек перестает метаться внутри и биться в стены в поисках выхода, а потом постепенно затихает, становится обмякший и детский и даже высовывает понемногу любопытные улиточьи рожки: что-то будет дальше.