Формула Бога. Восхождение

Он попытался было привстать с кровати, но на одной ноге это было делом проблематичным, да и гость, видя такую трудноту, замахал руками, давая понять, что показное чинопочитание в домашних условиях не совсем уместно. Поискав глазами, куда бы усадить визитера, и не найдя ничего, Онфим смахнул с табурета свой протез и указал на освободившееся место. Захария плюхнулся на табурет и продолжил:

— Баба Луша, вы уж извините, что вмешиваюсь в ваши отношения, говорила мне, что вы неоднократно высказывали намерение гм… связать, так сказать, узами брака ваши одинокие сердца…

— Да не то, чтобы узами, как говоришь, брака… Это вон пускай молодежь брачуется, а нам то уж куда?! — нерешительно покряхтел он, шаря под подушкой в поисках кисета.

— То есть как это куда? — не понял Захария. — Вы что же собрались жить вне закона? Прелюбодействовать что ли?

— Какое там прелюбодейство?! Я уж и слово такое позабыл. Так бы, сойтись просто, да жить одним домом, чтоб не в одиночку значить, — доставая кисет и приличного размера кусок сельской многотиражки, проговорил он.

— Я все понимаю, — с сочувствием в голосе произнес ангел, — но форму, однако же, следует соблюсти. Хотя бы ради приличия, да и вообще…

Дед, насыпав в газету жменьку табака, стал ловко сворачивать громадную «козью ножку». Захария же продолжал гнуть свою линию:

— Так вот, я наслышанный о ваших безуспешных попытках в этом щекотливом деле готов содействовать принятию решения на основе консенсуса.

— Эк, ты загнул! — восхитился дед, щелкая зажигалкой. — Это она тебе сама значить сказала, что отказывала мне все время?

— Ну да! А что, разве не так?!

— Так, да не так! — выпуская дым и закашлявшись, проворчал Онфим. — Баба! Что с нее возьмешь? Николи всей правды не скажет, значить.

— Ну-ка, ну-ка, изложите свою версию, — чувствуя, что дело не такое простое, как казалось вначале, заинтересовался ангел.

— Все уж у нас было сговорено, еще почитай лет семьдесят назад. И заявление уж в ЗАГС подали, все чин чином, — окутался дымом старик, так, что его было почти не видно, — а только втемяшилось глупой бабе освятить брак церковным таинством.

— Пока не вижу ничего необычного, — пожал плечами полковник. — Многие так делают.

— А ты слухай дале. Вот и пошла она, значить, к попу. А тот и ну ее выспрашивать, что мол, да как. А потом и заявляет, значить, что никак не может совершить обряд.

— Как это не может?! — изумился Захария, неплохо разбирающийся в церковном правосудии.

— А так! Нельзя, говорит, ему жениться, потому как он уже дважды вдовый, а третий брак церковь воспрещает, значить. Во, как, а ты говоришь!

— Как же так случилось то? — сразу нахохлился Захария.

Старик поерзал на кровати, посопел. Раз пустил дым, затем еще раз, как бы собираясь с мыслями и окунаясь в не слишком приятные воспоминания.

— Первый раз женился я еще в царствование матушки императрицы Екатерины Ляксевны в семьдесят пятом годе. Красивая моя была Полюшка — глаз не отвесть. А коса у ей толще руки моей, едва не до пят. Тока-тока свадьбу отгуляли, как забрили меня, значить, в солдаты. А барыне нашей Измайловой уж больно завидно было глядеть на ейную косу. Вот и повелела она схватить мою любушку, да остричь, чтобы значить парик себе соорудить. Не пережила Полюшка позора эдакого, да и кинулась в омут. Я ж тем временем у Суворова Ляксандра Василича служил в полку драгунском. При Фокшанах ядром оторвало мне ногу. Лекарь полковой — Осип Давыдыч спас, храни его, значить, Господь. Списали меня, вчистую. Вернулся домой, долго горевал, а что поделать? Жить-то как-нибудь, все одно надо. Через года три сошелся с одной. Ефросиньей звали ее. Не старая ишшо была, но тоже вдовая. Хорошая была, тихая, да ласковая. Думал, хоть теперь заживем, как ни то. Ан не вышло. Детушек троих, одного за другим, ишшо во младенчестве Бог прибрал, а вскорости до Ефросиньи добрался — померла от нутряной болести. Вот с тех самых годов я к горькой и пристрастился. А тут ужо и Лукерью встретил. У ней, ить тоже жизнь не сахар была, вот и подумал я, что нам по углам от жить, одиночество коротать? Так то.

— Да-а, — почесал в затылке ангел, — это конечно проблема с точки зрения церкви.

Однако чесание в затылке, как утверждал Винни-Пух, порой приводит к поразительным результатам. Так произошло и на этот раз. Почесывание затылка породило в мозгу ангела простую и одновременно оригинальную мысль: «Если есть запрет церкви на что либо, то в истории непременно должен найтись и прецедент его отмены. А кто вправе отменить запрет? Конечно же, верховная церковная власть. Кто на Земле олицетворял верховную власть? Патриарх осуществлял ее в перерывах между Вселенским либо Поместным Соборами. Так-так».

— Послушай меня, Онфим, — начал ангел, — а что если я попробую договориться с одним из наших патриархов о снятии с тебя запрета? Как ты на это посмотришь?

— Батюшка, ангел! — бухнулся тот, почти не раздумывая, на колени. — Век буду Бога молить! Яви такую милость! Ить сопьюсь окончательно от жисти такой!