Фортуна благоволит грешным

Результатом его притворной растерянности стала самая настоящая растерянность, отразившаяся на лице Эдварда. Шарлотта же, заметив это, мысленно рассмеялась. Ведь Эдвард Селвин был из тех мужчин, которые хотели казаться неотразимыми красавцами – веселыми и легкомысленными. Но на самом деле он все тщательно просчитывал. И все в нем было нарочито – начиная от жестов и кончая… например, расположением кармашков для часов на его жилете. А его лиловый шейный платок, завязанный весьма замысловато, был заколот булавкой с бриллиантом, стоившим, вероятно, больше, чем ее отец получал за целый год. Светло-каштановые волосы Эдварда – такого же оттенка, как волосы Мэгги, – лежали ангельскими кудряшками; когда же он улыбался, на одной его щеке появлялась очаровательная ямочка, отчего он казался обезоруживающе молодым. Впрочем, он и был молодым, всего на три года старше Шарлотты. Когда начался их роман, ему было всего двадцать, и он был слишком молод, чтобы думать о браке, – так он тогда сказал. А когда родилась Мэгги, он едва достиг совершеннолетия. Самый молодой художник из всех, чьи картины были когда-либо почти приняты в Британский институт, как он любил говорить. Славу ему принесли ошеломляющие портреты женщины, ставшей известной под именем Ла Перл (хотя позже он закрепил свою известность более традиционной портретной живописью). У него был дар видеть в людях то, что он хотел в них видеть. Шарлотта на его картинах всегда выглядела страстной женщиной, которая только что занималась любовью или вот-вот займется. Но это наблюдение было точным только на его первом портрете – да-да, только на нем. И Эдварду никогда не приходило в голову, что он мог бы позаботиться не только о своих интересах и удовольствиях, но и, ком-то еще. После рождения Мэгги их с Шарлоттой отношения оставались лишь чисто… коммерческими. Известность, которая пришла к ней вместе с его славой, можно было использовать на благо им обоим. Но так было только до Рэндольфа, а потом…

Невольно вздохнув, Шарлотта покосилась на своего спутника. Бенедикт же, казалось, чувствовал себя здесь как дома – во всяком случае, держался вполне уверенно, как будто находился на каком-нибудь корабле и вовсе не был слепым. Более того, казалось, что в данный момент он получал истинное удовольствие, снова и снова разглагольствуя о том, какая для него огромная честь познакомиться с маркизом Рэндольфом, даже если тот и не был дьяволом.

– Как очаровательно, – пробормотал Рэндольф, протягивая в качестве приветствия один палец, чего Бенедикт, конечно, не мог видеть.

На пальце маркиза было кольцо с изумрудом в форме кабошона. И камень словно подмигивал – сначала желтоватым светом, потом зеленым. Как глаз кота… Кольцо с кошачьим глазом… Кинжал с кошачьим глазом… А мужчина с кошачьими глазами – это Эдвард, который сейчас, казалось, смущался из-за того, что сообщил Рэндольфу адрес Шарлотты. Однако ничто в этой сегодняшней встрече не имело ни малейшего отношения к соверенам с Королевского монетного двора. Что же касается Рэндольфа, то он, казалось, был полон решимости вернуть Шарлотту туда, где ей, по его мнению, и следовало находиться. С усмешкой взглянув на нее, он проговорил:

– Вы в последнее время много путешествовали, мисс… Перри? Мне вас так называть?

– Похоже, вы тоже, милорд, – ответила Шарлотта, изобразив улыбку.

Леди Хелена, полногрудая великанша, втиснутая в тонкий шелк, сдвинула светлые брови и пробурчала:

– Вы что, знакомы? – Причем говорила она таким тоном, словно чувствовала себя оскорбленной. – Но как маркиз оказался знаком с дочкой деревенского викария?

– Должно быть, его светлость, – тут же ответил Бенедикт с любезной улыбкой, – интересуется богоугодными делами. А ведь мисс Перри известна своими бескорыстными деяниями…

Шарлотта едва не разразилась истерическим смехом. Улыбка же на лице Эдварда сделалась несколько кривоватой.

– Скажите, мисс Перри… – Лорд Рэндольф сделал многозначительную паузу. – Скажите, вы намереваетесь в ближайшее время покинуть дом викария?

– Не думаю, что это произойдет, – тотчас же ответила Шарлотта. – Тем более – в ближайшую неделю.

– Что ж, понятно… – в задумчивости произнес маркиз, окидывая ее пытливым взглядом. Можно было не сомневаться, что он давно уже обратил внимание на ее скромное платье и поношенные ботинки. Наверное, сравнивал с шелками, в которых видел ее в прошлый раз, и думал о том, как низко она пала. Но именно по его милости эти шелка были порваны и испачканы кровью. А это платье – весьма симпатичное, в цветочек – шло ей гораздо больше.

– Что ж, если вы планируете задержаться в Строфилде дольше чем на неделю, – сказал Рэндольф, – то вы можете посетить выставку работ Эдварда Селвина. Мы устроим ее в… Как называется тот постоялый двор?

– В «Свинье и пледе»? – в изумлении пробормотал Эдвард. – Однако… Рэндольф, как же так? Ведь в Королевской академии… к тому же большинство аристократов, приехавших на сезон… Я вас не понимаю…