Читаем Фотография. Между документом и современным искусством полностью

Следует также уточнить, что живопись, с которой связывает себя пикториализм, далека от живой живописи той эпохи: импрессионизма, постимпрессионизма или модернизма 1920‑х годов. Напротив, пикториалисты стремятся идентифицировать фотографию с официальной живописью Салона, с загнивающей неоклассической традицией, ревностно соблюдающей обветшалые конвенции и устаревшую жанровую иерархию. Они совершенно не видят настоящего: ни того настоящего, где развивается рыночная экономика и общественное движение демократизации, ни того, где рождается художественный авангард. Пейзажи пикториалистов ближе к пейзажной живописи барбизонцев, чем к радикально отличающимся от нее пейзажам импрессионистов, которые в 1870‑е годы и в начале следующего десятилетия произвели переворот в парижском художественном мире. Хотя на картинах импрессионистов, конечно, есть побережья, деревья и поля, природа там всегда насыщена присутствием человека и его созданий: поездов, кораблей, зданий, заводов и машин. Напротив, природа у барбизонцев молчалива, удалена от цивилизации: узловатые деревья, неровные камни, таинственные глубокие пруды. Импрессионизм принимает современный мир, хоть и не прославляет его новизну, тогда как пикторализм отворачивается от него. Этот отказ еще более решительно отделяет пикториализм от постимпрессионизма Сера, чьи работы (в особенности последние полотна) отмечены настоящим пристрастием к красоте техники и современной жизни: «Цирк» (1891) напоминает о мюзик-холле и ярмарочных представлениях, а «Эйфелева башня» (1889) недвусмысленно воспевает самый мощный (и в те времена самый спорный) символ современности. Постимпрессионисты и импрессионисты в разной мере вовлечены в современность и в изображение современных реалий. Сера уважает простые линии, вычерченные инженерами; Писсарро и Моне погружают их в туман разнородных живописных объемов и цветовых пятен[411]. Тематические и формальные дерзновения, новые типы визуальности, которые обнаруживаются в нарастающем потоке моментальных фотографий, вдохновляют таких художников, как Моне («Бульвар Капуцинок», 1873), Кайботт («Балкон на бульваре Осман», 1880) и, конечно, Дега. Однако пикторалисты полностью игнорируют новые фотографические типы визуальности, потому что эта новая визуальность возникает в среде продукции, которая им кажется слишком популярной и тривиальной, чтобы относиться к искусству: она слишком отмечена современностью, слишком далека от интерпретации – истинного предназначения фотографии, по мнению пикториалистов.

Для теоретика пикториализма Констана Пюйо сюжет – ничто, интерпретация – все. Леонард Мизон, со своей стороны, заявляет: «Сюжет – ничто, свет – все». Эта позиция противоположна эстетической программе, созданной Флобером во время работы над «Госпожой Бовари»: «хорошо писать о посредственном»[412]. Умение писать о реальности, а не описывать ее, стремление возвести самые тривиальные сюжеты романа, считавшегося тогда низким жанром, до высот самой изысканной поэзии проистекало из тройного отказа: от стилистических и сентиментальных преимуществ романтизма, от фальшивого идеализма буржуазного искусства и, наконец, от реализма, который в увлечении ложным материализмом забывает о языке как истинном материале литературы[413]. Когда Пюйо настаивает на том, что интерпретация важнее сюжета, он стремится не найти свое решение проблемы реализма, – как делают, каждый по-своему, Флобер или Дега, – но бежать от него. Это бегство от реализма выражается в том, что нарушается всякая связь между изображением и вещью и, следовательно, происходит разрыв с собственной сущностью фотографии, а также в том, что пикториалистские изображения возносятся на небесную высоту художественного идеала изобразительных искусств. Одним словом, это ведет к тому, чтобы вовлечь художественную фотографию в антиреалистическую и антимодернистскую реставрацию. Попытка реставрировать в изображениях ценности, чуждые фотографическим процедурам, будет усердно проводиться до конца существования направления, до середины 1930‑х годов, а ее пик придется на 1925 год, когда в фотографии возникнет модернизм, против которого пикториализм будет ожесточенно и тщетно бороться.

Машина и рука

Перейти на страницу:

Похожие книги

Козел на саксе
Козел на саксе

Мог ли мальчишка, родившийся в стране, где джаз презрительно именовали «музыкой толстых», предполагать, что он станет одной из культовых фигур, теоретиком и пропагандистом этого музыкального направления в России? Что он сыграет на одной сцене с великими кумирами, снившимися ему по ночам, — Дюком Эллингтоном и Дэйвом Брубеком? Что слово «Арсенал» почти утратит свое первоначальное значение у меломанов и превратится в название первого джаз-рок-ансамбля Советского Союза? Что звуки его «золотого» саксофонабудут чаровать миллионы поклонников, а добродушно-ироничное «Козел на саксе» станет не просто кличкой, а мгновенно узнаваемым паролем? Мечты парня-самоучки с Бутырки сбылись. А звали его Алексей Козлов…Авторский вариант, расширенный и дополненный.

Алексей Козлов , Алексей Семенович Козлов

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / Прочее / Документальное