Фотография. Между документом и современным искусством

Слияние машины и вещи, независимость машины от человека или идентификация человека как машины – эти игры свойственны фотографии «Новой вещественности». Вещи мира сливаются с машиной-фотографией, в которой растворяется тело фотографа, ставшее устройством, механизмом. Эти материальные и дискурсивные, реальные и фантазматические обмены между человеком, машиной-фотографией и вещами характеризуют внутреннее устроение фотографии «Новой вещественности», их логика связана с полным расцветом индустриального процесса. Что же видит это направление, где видение полностью машинизировано, подчинено машине-фотографии, где механизмы аппаратов соединяются с живым телом фотографа? И как оно видит? Какие сингулярные визуальности производит объединение машины и вещей? Многие авторы в 1920‑е годы утверждают, что «техника создает более тесные, чем когда бы то ни было, связи между нами и природой»[431], что фотоаппарат является одновременно «новым средством художественного творчества» и эффективным инструментом для того, чтобы «заглянуть в миры, которые до настоящего времени оставались закрытыми для нашего ума». Если взгляд фотографии раскрывает глубину вещей и достигает далеких предметов, то как именно это делается? Какова фотографическая визуальность «Новой вещественности», основанная на машине?

Современная визуальность: ясность

Уникальность и сила снимков представителя «Новой вещественности» Альберта Ренгер-Патча заключается в их «машинности»: он смиренно ограничивается использованием техник и инструментов фотографии, ему свойствен широко распространенный в 1920‑е годы вкус к «механической передаче формы»[432]. Фотографическая чистота, отказ от малейшего влияния пластических искусств теперь становятся условием художественной ценности снимков. Новые режимы визуальности формируются в процессе перехода от фотографии, образующей гибрид с графическим искусством и деятельностью руки, к чистой фотографии.

Чистота здесь означает четкость линий, тонкость деталей и механическую передачу форм. Фотография «Новой вещественности» производит особую визуальность. Пикториализм наделял высшей художественной ценностью размытость, тень, плотность, умножал экраны, эффекты и расстояния между вещами и изображениями; отныне превалируют резкость, ясность, тонкость, прозрачность, механическая передача. Пикториализм стремился интерпретировать реальность; «Новая вещественность» сосредоточивается на проекте «возвращения магии» с помощью точности. Первый постоянно удалялся от вещей и преображал их; вторая мечтает лишь о том, чтобы подойти к вещам как можно ближе и с уважением изобразить их такими, каковы они есть.

В широком смысле ясность, свойственная «Новой вещественности», включает в себя целый ряд технических и формальных фотографических процедур, которые создают прозрачность изображения. Ясность неотделима от формальных характеристик света, дистанции и передачи изображения, но это также идеал точности и объективности. Ясность – прежде всего качество света и характер распределения световых нюансов на снимке; это также максимальная четкость линий и бесконечное богатство деталей, полученное с помощью рационального использования технических ресурсов фотографии; к тому же это частое обращение к крупным планам и приближению видов. Наконец, ясность – это форма анонимности, дающая оператору возможность стать «машиной видения». Устраняя субъективность фотографического процесса, техническая точность способна достичь идеала объективности.

Эта ясность столь специфична и нова, что в 1920‑е годы она вызывает удивление. Знакомясь с фотографиями Ренгер-Патча, художественный критик Гуго Зикер в прямом смысле слова изумлен точностью передачи, крупными планами и силой деталей. Эти формальные элементы придают в его глазах колоссальную описательную мощь снимкам, которые способны «открывать природу с интенсивностью более высокой, чем сама природа» и таким образом заставляют «увидеть известные земные вещи ‹…› как странное чудо»[433]. Итак, ясность позволяет увидеть нечто иное, чем тени, помутнения, дистанции и субъективности пикториализма, потому что она опирается на иную практику фотографии. Будучи суммой фотографических позиций, практик и форм, ясность «Новой вещественности» заглядывает вглубь вещей, чтобы извлечь из них неизвестные аспекты, новые очевидности. Она придает взгляду неведомую прежде остроту и интенсивность. Она позволяет (в течение некоторого времени) не только видеть вещи более интенсивно, чем при естественном видении, но и видеть их по-другому: самые банальные из них возвышаются до «странных чудес». Другими словами, ясность – форма модернистской визуальности, опирающейся на особый аппарат, каковым является фотография «Новой вещественности».