Фрагменты сожалений

Минут через пять, пока Арсений старался успокоить трясущуюся от пережитого кошмара и постоянно смахивающую с распухшего лица слезы Лизу, обняв ее за плечи (предварительно накинув поверх них свою косуху, посчитав, что девушке в эти минуты она нужнее), остальные в спешке сметали со стола остатки еды и напитков, а также мусор. Электронику отключили и упаковали. Со стен, в том числе на втором этаже, сорвали подсвечники, предварительно задувая свечи, всяческие развешенные украшения – все это тоже отправилось в пакет с мусором, как и стаканчики со свечками на полу и помятая (должно быть, кто-то наступил еще во время танцев) маска Марины. Портативные печи отключили. И когда все были готовы, полностью одеты, они, держа в руках по одному-два пакета, выбежали из дома и что есть мочи рванули по полю, держа направление в сторону улицы Фрунзе.

Они условились не обращаться в полицию, поскольку, во-первых, им самим же, возможно, влетит за незаконную организацию вечеринки на чужом земельном участке, пусть и в заброшенном доме, а во-вторых, подозрения в убийстве (а по оставленным на теле ранам сомнений в том, что смерть была насильственной, быть не могло) падут в первую очередь на них самих. Что же касается инфракрасных обогревателей – их они решили забрать следующим вечером, когда более-менее оклемаются и паника сойдет на нет.

Сломя голову подростки неслись по невысокой, начинающей высыхать траве. И искренне надеялись на то, что подле заброшенного двухэтажного дома их никто не видел ни минувшим вечером, ни этой ночью.

Глава третья

Минуло два месяца с хэллоуинской вечеринки, после которой так или иначе поменялось отношение к жизни каждого из восьмерых подростков. Безусловно, легче остальных потрясение перенесли Арсений с Игнатием: будучи по своей натуре разгильдяями, при всем желании не могущие похвастать уровнем общего интеллектуального развития, они попросту не позволяли себе или даже не могли загружаться философствованиями о vita et morte. Однако, разумеется, от бессознательного отгородиться юноши не могли, а именно оно, стоило им в столь ранней молодости увидеть мертвое тело, напомнило о том, что и сами они смертны (потому-то Игната до последнего вздоха не отпускал запечатленный зрением образ убитого).

Марина, Наташа и Антон – особенно двое последних – были более впечатлительными молодыми людьми, в связи с чем дольше вышеупомянутых двоих отходили от потрясения. Все же лицезреть труп на экране и в жизни – совершенно не одно и то же, как примерно в той же степени не одно и то же – самоличный прыжок с парашютом и наблюдение за прыжком в кинофильме. Но если Наташе удавалось сдерживать внутри себя все переживания, то Марина то и дело норовила разболтать обо всем взрослым, будь то ее родители или ближние родственники. Порой в ее речах даже проскакивали скудные намеки – так она боялась того, что, если не освободится от тяжелой ноши, то в буквальном смысле сойдет с ума и сляжет в психиатрическую забегаловку (так называл любую психбольницу ее старший двоюродный брат, который из-за амфетамина побывал гостем в нескольких таких за последние лет пять или шесть). Что же касалось Антона, к концу декабря он все еще не пришел в себя, что выражалось в его изменившихся внешнем виде (он старался минимизировать ношение одежды черного цвета, который отныне ассоциировался у него исключительно с трауром), мышлении и, как подмечали другие, речи.

Несомненно, тяжелее всех пришлось Максиму, Валерии и Лизе. Как, вероятно, сказал бы любой психолог-дилетант: нервная система каждого из них сильно пошатнулась после злополучной октябрьской (или, что вернее, ноябрьской) ночи. Максим после этого какой-то частью сознания невольно вернулся в те дни, когда родители только-только навсегда покинули его, где заново переживал горечь утраты – не в полной мере, скорее то представляло собой фантомные душевные боли. И все же боль была острее, чем ей полагалось быть. И выходка Лизы в туалете на втором этаже оказалась совсем некстати: именно из-за этого – а других причин Максим найти не мог – Лера охладела к нему, в какой-то степени отстранилась, и пусть она в том не признавалась, он это чувствовал. Чувствовал по ее взглядам, словам, интонациям произносимых ею фраз в трубку телефона. Чувствовал, ведь не дурак. Или все-таки дурак? Последние несколько недель он во все большей степени склонялся в сторону положительного ответа, однако гордость в нем отказывалась это принимать. И не только гордость – ведь оставалось неясным, видела ли в действительности его девушка тот легкий поцелуй или же только догадывалась?

А еще Валерия вновь пристрастилась к алкоголю. Максим догадывался, что такое ее поведение, помимо прочего, могло объясняться и тем, что он не соизволил перед ней извиниться. Но как это сделать, если даже не было ясно наверняка, увидела она Лизину шалость или нет? И вновь – гордыня! Гордыня – потому что Максим в тот момент совершенно не контролировал ситуацию и ничего, как ему казалось, не мог поделать. Так или иначе, он планировал все исправить.