Франко-прусская война. Отто Бисмарк против Наполеона III. 1870—1871

Когда Бисмарк стал возражать против письма Мольтке к Трошю с объявлением о падении Орлеана, Бронзарт с насмешкой комментировал, что, дескать, канцлер «почти созрел для сумасшедшего дома». Но французское правительство разделяло взгляды Бисмарка, что это послание было не только актом иронично высказанной любезности. Дюкро видел в нем прелюдию к миру, исполняемую измученным войной противником и адресованную единственному представителю французских властей, с кем этот противник был готов иметь дело, и настаивал не медлить, действуя в отношении Парижа с позиции силы. Умеренные в правительстве, Фавр и Пикар, были того же мнения. Их взгляды в министерстве больше никто не разделял, менее всего Трошю. Мэр не без оснований полагал, что немцы никогда не предоставят приемлемые для непобежденной окончательно страны условия, и, поддержав правительство, он представил уклончивый ответ на письмо Мольтке и настоял на своих планах операции. Неудача в Шампиньи не исключила намерение Трошю прорваться и соединиться с армиями провинций, которые, как он теперь понимал, шли ему на выручку. Д’Орель де Паладин, возможно, и потерпел поражение, и позиции немцев к югу от Марны оказались неприступными, но существовала и другая сила – крупная и не пострадавшая в боях – Северная армия, и сила эта располагалась не там, где к ней было невозможно пойти из-за разлившейся реки и укрепленных холмов, а через голую равнину, на которой немцам, если бы они появились и надумали дать бой, пришлось бы иметь дело с французской артиллерией. И хотя такая ситуация была бы не в пользу французов – им досталось бы ничуть не меньше, но зато возможность, что немецкая пехота проявит стойкость под защитой своих укреплений, как в Вилье, не следовало принимать в расчет. Самое основное состояло в том, чтобы французы перед новым сражением не растеряли боевой пыл, пробужденный в них атакой Шампиньи.

Лишь 21 декабря Трошю перешел в наступление. К тому времени, согласно донесениям и отчетам, его войска успели оправиться и вновь обрели уверенность в себе, и их боевой дух был на удивление высок. Их непосредственной целью был Ле-Бурже, который после повторного захвата прусской гвардией 30 октября представлял собой неудобный выступ в линии обороны французов. Появилась возможность атаковать его с обоих флангов – силами, вышедшими на открытый участок местности из Сен-Дени на западе, и силами, продвигавшимися от Бонди и Нуази на юго-восток, и был подготовлен двойной охват, который должны были осуществить смешанные части регулярных войск, мобильной гвардии, «вольных стрелков» и морских пехотинцев, составляющих левую клешню захвата, и силы под командованием Дюкро – правую. Первой группировке предстояло захватить Ле-Бурже, а вторая, оттесняя противника, должна была закрепить успех. Морские пехотинцы, продвигавшиеся сквозь утренний туман с частями своего левого крыла, достигли деревни, где они закрепились среди домов и стали ожесточенно сражаться. Но немецкая артиллерия свела на нет все попытки подтянуть к ним подкрепление, и когда Дюкро, безуспешно прождав сигнал об успехе боя, наблюдая за колокольней церкви Ле-Бурже, перешел со своими силами в наступление, они не смогли устоять перед прицельным и интенсивным артиллерийским огнем немцев, расстреливавших в упор их плотные колонны. Французские артиллеристы так и не смогли открыть ответный огонь: им стрелять было просто не в кого. Холодная, пустая равнина простиралась перед ними: ни единого пехотинца противника, а его артиллерия демаскировала себя лишь облачками дыма в отдалении.

Трошю с растущим разочарованием наблюдал за всем этим и с наступлением зимних сумерек приказал войскам возвращаться на свои позиции. Он все еще не был готов признать окончательное поражение, понимая, что это в аспекте политики просто недопустимо, что его крах отзовется беспорядками на парижских улицах, которые и так совсем недавно с таким трудом подавили. Поэтому и отдал приказ наступать на Ле-Бурже, рыть траншеи, как будто для формальной осады. Такие приказы были нереалистичны. Никто не смог бы копать промерзлую, окаменевшую землю, и боевой дух его солдат, потрясенных разрывами снарядов немцев, усугублялся муками холода, который предстояло вынести в течение ночи и на следующий день. Разложить костры было не из чего, на мерзлой земле нельзя было даже разбить палатки, солдаты лежали под открытым небом, кое-как обмундированные, продуваемые порывистым северным ветром. Около тысячи человек пострадали от обморожений. Все, кто окинул бы взглядом армию Трошю, без слов понимали, что это последний всплеск борьбы, что войска небоеспособны и никогда больше боеспособными не будут.