Франция в начале XVII века (1610–1620 гг.)

Прежде всего, в нем были перечислены исторические примеры выступлений парламента в качестве политического учреждения, что способствовало благу и процветанию государства. Заметим кстати, что правительство никогда не оставалось в долгу в этом отношении и в своих постановлениях, тоже согласно давнишней практике, приводило немалое число контрпримеров — случаев отказа парламента от политической инициативы и скромного ограничивания своих функций только судебными. Обе стороны бывали при этом правы. В критических случаях правительство не только подкрепляло авторитетом парламента свои действия, но порой даже приветствовало его инициативу. Совсем свежим примером тому могло служить требование парламентом мира в мае 1614 г. Что касается «скромности» парламента в других случаях, то она выражалась в отказе поддержать те или иные требования грандов, и, напоминая об их похвальных прошлых действиях, правительство особо подчеркивало недостойное поведение «верховного суда» в 1615 г. Сложность политической борьбы, ее многочисленные и прихотливые перипетии действительно давали парламенту, особенно в периоды ослабления королевской власти, реальный политический авторитет, используемый, как правило, на благо абсолютизма. Но конфликт 1615 г. принадлежал к явлениям такого рода, когда речь шла не о политических прерогативах парламента, но об его кастовых и материальных привилегиях. Ремонстрация напирала не на них (тем более, что к моменту оглашения настаивать было уже ненужно), а на общие требования. Среди них лишь несколько пунктов било прямо в цель, и их простое перечисление сразу определяет тенденцию документа: § 3 требовал ввести в Королевский совет принцев и коронных чинов и убрать из нега всех «новых» персон; § 5 защищал коронных чинов, губернаторов и комендантов крепостей от смещений и умаления их прав; § 7 требовал отмены продажности всех военных и придворных должностей (о прочих не было упомянуто вовсе).

Многочисленные параграфы, осуждавшие дурное управление финансами и требовавшие суда над финансистами, заключались угрозой назвать публично имена виновников беспорядка.

Таким образом, не Штаты, а парламент осуществил заветное и основное пожелание принцев: требование реформы Королевского совета в аристократическом духе и укрепления их позиций на местах. Парламент, а не Штаты, грозил правительству скандалом, т. е. обнародованием имен виновников, которых он требовал (пока что не называя имен) убрать из Совета.

Отвечая на ремонстрацию, канцлер и Жанен выступили с резкими опровержениями. Присутствовавшие пэры подтвердили свою верность королю и заявили о несогласии с парламентом. Это было им тем легче сделать, что большинство (Гиз, д'Эпернон, Монморанси) вообще не принадлежало к партии Конде, а Невер и Вандом от нее откололись. Тем не менее, даже такое частичное выступление аристократии лишало демонстрацию необходимого резонанса.

Последовавшее затем постановление Совета предписало вычеркнуть из парламентских регистров «мятежные» документы. Общее заседание всех палат, созванное по этому поводу, показало резкую перемену в настроении парламента: большинство высказалось за подчинение воле короля, «как будто бы все, что до сих пор было сделано, исходило вовсе не от них».[538] Еще месяц прошел в переговорах с правительством, и, наконец, 28 июня все было улажено путем компромисса: парламент выразил покорность, король не настаивал на вычеркивании. Выиграв по сути, правительство не препятствовало парламенту облечь отступление в приличную форму.

* * *

Генеральные штаты сыграли прежде всего большую роль в процессе размежевания социальных сил между двумя лагерями — правительством и феодальной знатью. Затем в столкновении этих главных политических противников, и притом на таком этапе борьбы, когда ее исход был еще неясен, на долю Штатов выпала также и крупная политическая роль. Абсолютизм получил от них поддержку в тот момент, когда он в ней нуждался в своей борьбе с аристократией.

Однако события, развернувшиеся после Штатов, изменили обстановку. Правительство вынуждено было отказаться от принятой им реформы, полетта была восстановлена. Эта неудача правительства коренилась не в том политическом весе (хотя и очень большом), которым обладало чиновничество, но в наличии все той же аристократической партии. Не будь возможности блока между ней и чиновничеством, «вопли» парламентов и других верховных судов не представляли бы той опасности, которую они приобрели в 1615 г. Однако, продлив полетту, правительство уронило свой престиж. Народ не получил никакого облегчения.[539] Обманутые в своих надеждах, родовитые дворяне теснее соединились с грандами, буржуазия была сильно раздражена. Победившее чиновничество боялось дальнейших колебаний в политике правительства, тем более что полетта была продлена лишь на два с половиной года. Такое положение вещей объективно укрепляло партию Конде, увеличивало ее влияние и внушало ей большие надежды на успех, чем в 1614 г. Причины, вызвавшие междоусобицу, усилились, и новая война была неизбежна.