Франция в начале XVII века (1610–1620 гг.)

Правительство издало 10 ноября декларацию по поводу гугенотского восстания, в которой снова подтверждались уже существующие привилегии гугенотов. Все гугеноты, взявшиеся за оружие, объявлялись государственными изменниками; города же, примкнувшие к восстанию, полностью лишались своих прав и привилегий.[682] Эта декларация оказала очень быстрое воздействие; уничтожив дипломатическую вуаль лояльности, которой до того конференция прикрывала свои акты, она вызвала среди гугенотов резкое размежевание.[683] Особенно интересна и важна позиция гугенотских городов. За немногими исключениями, они или вовсе не примкнули к восстанию или очень быстро отошли от него. Придя в Пуату, Конде убедился, что далеко не все гугенотские города встретили его с открытыми воротами. К нему примкнули лишь города, находившиеся в полном владении гугенотских грандов — Тонне-Шарант, Жаржо, Рошфор, Сен-Жан-д'Анжели. Присоединение Ларошели к Конде имело для принца огромное значение: там он нашел и деньги и продовольствие для своей армии. Позиция этого города объясняется тем, что внутренняя борьба была в нем чрезвычайно обострена, и гугенотские гранды стремились использовать в своих интересах закоренелую вражду плебейских масс к муниципальной олигархии.[684] Однако губернаторы прочих многочисленных гугенотских городов не присоединились к Конде и не впустили в свои города его отряды. В некоторых случаях они даже впустили к себе королевские войска.[685] Еще ярче проявилось миролюбие южных гугенотских городов. Они протестовали против начатой конференцией войны, и в их числе были все города нижнего Керси, Альбижуа, Лораге, Гиени и Лангедока.[686] К началу декабря большая часть южных гугенотских городов полностью порвала с конференцией и отказалась от войны. Рогану даже пришлось покинуть Монтобан, несмотря на то что он командовал всеми гугенотскими войсками на юге. Дюплесси-Морне с полным правом писал в те дни, что сбылись его прогнозы: «Наши города не пойдут без чрезвычайной необходимости на такие крайности (т. е. войну, — А.Л.)», и далее: «путь, избранный для того, чтобы дать почувствовать наше единство (т. е. война, — А.Л.), на деле еще больше обнажил наш раскол».[687]

Отход городов имел чрезвычайно важное значение. Он означал, что нимская конференция (точнее взявшая на ней верх крайняя группировка дворян и пасторов), гугенотская знать и гугенотское дворянство оказывались без тех денег и крепостей, на которые они вначале рассчитывали. Но если не последовало общего единодушного выступления всей гугенотской партии в целом, то и позиция гугенотских союзников Конде — вначале очень самостоятельная — должна была измениться. Конференция, лишенная поддержки городов, а следовательно и денег, превращалась, по сути дела, в орудие в руках гугенотских грандов. Это был тем больший урон для партии Конде, что у самого принца не было денег, а поскольку гугенотские города в Пуату не дали ему пристанища, армия его должна была жить за счет сельских местностей. Его солдаты грабили занятые области, обирая крестьян до последней нитки.[688] Не лучше вели себя и добровольцы-дворяне. Многие, заняв мелкие укрепленные пункты, образовывали собственные отряды, жившие систематически грабежом окрестного населения. Как всегда при подобных обстоятельствах, и офицеры и солдаты вели себя, как в завоеванной стране.[689] Наступала зима, военная кампания явно затягивалась. Многие дворяне покидали армию Конде и пробирались к себе домой.[690] Новых подкреплений из-за границы Конде не получал.[691] Поэтому полный и официальный союз с гугенотами имел теперь для него чрезвычайную важность. Поскольку он был очень нужен и для конференции, то все разногласия и противоречия были отодвинуты на задний план и 27 ноября в Санзэ (Пуату) союз был оформлен подписями Конде и делегатов конференции. Следует отметить, что прочие принцы не подписали договора,[692] т. е. был заключен лишь персональный союз между Конде и гугенотами. Не предвосхищая того, какое значение этот факт сыграл при мирных переговорах в Лудене, следует подчеркнуть, что вследствие этого к началу декабря против правительства выступала отнюдь не вся коалиция грандов и гугенотской партии, но лишь Конде со своими католическими и гугенотскими «друзьями и сеньерами», а также часть гугенотского дворянства и немногие гугенотские города.

Однако, несмотря на такую обстановку, далеко не оправдавшую первоначальных надежд как Конде, так и гугенотских вельмож, принц не согласился начать переговоры о мире,[693] которые ему неоднократна предлагались через третьих лиц,[694] и начал продвигаться со своей армией из Пуату на юг. В первых числах декабря он был уже около Жарнака (т. е. в Сентонже), другая часть его войск перешла Шаранту и оказалась в Ангумуа.[695] До Бордо оставалось лишь 30 лье.