Франция в начале XVII века (1610–1620 гг.)

С самого начала министры не хотели войны. Заключив испанские браки, т. е. достигнув основной цели, поставленной в то время, они меньше всего хотели ее продолжать. Канцлер Силлери, Вильруа и Жанен глубокие старики, пережившие все перипетии междоусобиц XVI в., знали по опыту, что гражданские войны не выигрывались во Франции одной или двумя победами на полях сражений. Хотя они ясно видели те изменения, которые время принесло с собой (т. е. ослабление принцев по сравнению с XVI в., раскол среди гугенотов, роялизм городов) тем не менее они держались широко распространенного мнения, которое сформулировал Сюлли в письме к Вильруа: «Если искать выход из создавшегося положения в войне, то мы ввергнемся в нее не на дни или месяцы, но на долгие годы, и после горячего и бешеного приступа она выродится неизбежно в длительную лихорадку (fièvre lente), которая нас подточит, поглотит и вооружит друг против друга самым позорным образом».[704] Больше всего они боялись углубления смуты, которое неизбежно привело бы в движение народные массы, а также вызвало бы вмешательство иностранных государств. «До сей поры наши друзья и соседи сдерживают себя, но я не сомневаюсь, что, как только они убедятся, что Франция снова превратилась в театр, на котором разыгрывается кровавая трагедия, настроение многих из них изменится, так как руководствуются они собственными интересами, а не благорасположением к нам…» — писал Пюизье к Леону 10 октября из Бордо, имея в виду двусмысленную позицию Венеции и Савойи.[705] Из Германии шли настойчивые увещевания помириться с принцами,[706] основанные на заинтересованности князей Унии в скорейшем прекращении смуты.[707]

Какую бы оппозицию ни устраивал парламент, он высказался против войны еще до отъезда короля из Парижа.[708]

Была, наконец, еще одна существенная причина, по которой не война с Конде, а мир представлялся более желательным: отсутствие денег.

О состоянии в те годы королевских финансов (как, впрочем, и во многие другие периоды) можно судить лишь по косвенным и приблизительным данным. Поэтому эти суждения не могут претендовать на точность. Но все же представляется бесспорным, что золото бастильского запаса, растраченное на подарки грандам и на выплату сумм по договору с Конде в Сент-Мену в 1614 г., иссякло к зиме 1615 г. Уже в сентябре Вильруа говорил, что до сих пор правительство держалось благодаря ловкости и деньгам (par finesse et par finances), но что теперь и то и другое на исходе.[709] Из такого положения могло быть два выхода: увеличение налогов или займы. В условиях гражданской войны первый путь грозил вызвать народные восстания, особенно среди крестьянства, и без того тяжело страдавшего от бесчинств и грабежей обеих армий. Второй путь — займы у финансистов — также был небезопасным. Следует учесть то единодушное негодование на финансистов, которое особенно ярко проявилось во время Генеральных штатов и вылилось в требование суда над ними. Суд этот был правительством обещан, но не осуществлен, и министры всячески старались затушевать нарушение этого обещания. Война и, следовательно, — займы у финансистов, и, следовательно, — их торжество и хозяйничанье в государственном финансовом управлении неизбежно должны были увеличить недовольство чиновничества и торгово-промышленной буржуазии, составлявших тогда более или менее надежную опору для королевской власти. Кроме того, хотя с самого начала правительству было ясно, что мир с Конде и гугенотами тоже будет стоить немалых денег, все же война обошлась бы неизмеримо дороже, не говоря о том, что исход ее был сомнителен, а вызванные ею осложнения во внешней политике — неизбежны.

Таковы были мотивы правительства. Что касается принца, то его расчеты на помощь всей гугенотской партии не оправдались, и кроме того, гугеноты твердо желали держать его под своим неусыпным надзором, предоставив ему лишь роль военачальника. Хотя армия принца была велика, но составлявшие ее дворянские отряды подчинялись ему лишь через посредство своих капитанов, а надежность последних зачастую была сомнительна. Коалиция примкнувших к принцу вельмож также была заинтересована в том, чтобы держать его под контролем. Среди них он был, в полном смысле слова, лишь «первым среди равных».[710] Кроме того, военное преобладание Конде распространялось только на Пуату, Сентонж и смежные районы, т. е. на территорию, занятую его войсками. Шампань и Иль-де-Франс, где Конде в октябре расставил гарнизоны в некоторых городах, были к декабрю, в основном, потеряны для принцев. Военная кампания Рогана на юге также провалилась: он смог взять лишь два города, остальные к нему не примкнули. Переговоры принцев с английским королем о помощи дали ничтожные результаты. Учитывая обстановку, Яков I соглашался лишь посредничать через своего посла в деле заключения мира между Конде и правительством.[711]