Таким образом, обе стороны были заинтересованы в открытии мирных переговоров. Однако обе стороны не были склонны к большим уступкам, так как за каждой было много преимуществ и не было ни победителей, ни побежденных. Правительство вправе было считать себя в выигрыше в том отношении, что вопреки всем трудностям оно успешно оформило заключение союза с Испанией, что одновременно означало (об этом не следует забывать) невозможность получения принцами помощи от Испании. Объективный выигрыш правительства заключался также в том, что гугенотская партия не проявила единства и в основном осталась на позициях благожелательного к королю нейтралитета. Но диктовать мир принцам по своему желанию и усмотрению правительство все же не могло[712]
главным образом потому, что армия Конде была очень велика. А поскольку она, в основном, состояла из французских дворян, это означало, что дворянский мятеж принял в 1615–1616 гг. большие размеры, охватив не только восток и центр страны, как в 1614 г., но распространившись на запад и на юг. В этом для правительства заключался значительный минус, а для Конде — большой плюс, так как явление не носило случайный и кратковременный характер, а было вызвано глубокими социально-экономическими причинами, изменить которые правительство было не в состоянии.Сознавая все свои слабые и сильные стороны, но одинаково стремясь к миру («каждый на свой манер»),[713]
и правительство и Конде заняли сначала достаточно твердую линию. Конде пожелал участия гугенотов и английского посла в мирной конференции, а также освобождения президента Леже. Правительство отказалось от «услуг» английского посла, тем более, что, узнав об этих планах, испанский посол и папский нунций поспешили заявить, что и они жаждут оказать такие же «услуги» и также присутствовать на конференции.[714] Было ясно, что активное вмешательство иностранных держав во внутренние дела Франции в высшей степени осложнило бы всю обстановку, не говоря уже о падении престижа правительства в общественном мнении страны. Правительство отказало и в освобождении президента Леже, не желая усиливать позиции Конде в парламенте, но уступило в отношении гугенотов.Дело в том, что, хотя партия гугенотов раскололась и не последовала целиком за конференцией, все же все гугенотские гранды были в лагере Конде,[715]
а за ними следовала и масса гугенотского дворянства-Роялизм гугенотских городов был очень важен для королевской власти, но он был преимущественно пассивным, так же как и роялизм прочих городов. Города защищали себя от армии принцев, но не выступали активно против Конде. Следовательно, отказ правительства от переговоров с гугенотами мог бы иметь для короля плохие последствия, подогрев угаснувшие было симпатии всей гугенотской партии к своей конференции. Необходимо учесть то напряженнейшее внимание, которое проявляли ко всем событиям власти гугенотских городов. Чтобы не сорвать их нейтралитета, нужна была сугубая осторожность.Поэтому король принял (хотя и в неофициальном порядке) депутатов от нимской конференции, просивших внять желанию мира, высказанному Конде, и разрешил конференции переехать в Ларошель.[716]
15 января королевские уполномоченные во главе с Вильруа и маршалом Бриссаком договорились с Конде об открытии 10 февраля мирной конференции в Лудене и о перемирии до марта. Король со всем двором переехал в Тур, чтобы иметь более быструю и тесную связь со своими уполномоченными. Перед отъездом Вильруа составил подробный мемуар и зачитал его в Королевском совете,[717]
решения которого по отдельным пунктам отразили позицию правительства в середине января, когда оно чувствовало себя еще вполне уверенно. Важнейшим вопросом было участие Конде в Королевском совете. По этому пункту королевским уполномоченным было предложено сослаться на согласие королевы, данное еще при переговорах с Конде в июле-августе 1615 г. Во всех прочих требованиях — свободе сношений с иностранными государствами, новых «милостях» (т. е. привилегиях) гугенотам, денежных вознаграждениях принцам и т. д — следовало отказать прямо или же с проволочками.