Франция в начале XVII века (1610–1620 гг.)

Поэтому слова курфюрста имели двойной смысл. Ришелье сперва истолковал их в благоприятном для себя плане и лишь затем, в марте, понял свою ошибку.[942] В Германии же заявление курфюрста было понято правильно.[943] И действительно, вскоре он обратился к Морицу Оранскому с предложением оказать совместную помощь Бульону, который был объявлен во Франции мятежником.[944] Этим актом курфюрст открыл свои карты. Если к этому добавить, что и ландграф Гессен-Кассельский усиленно советовал французскому правительству (через Шомбера) примириться с грандами,[945] то станет ясно, что миссия Шомбера своей цели не достигла. Немецкие князья не поддержали французское правительство.

В Англии престиж французского правительства пал настолько, что французскому послу пришлось во всем терпеть обиды, а из Парижа ему советовали не обижаться на это. Яков I использовал арест Конде как предлог, на основании которого он мог открыто оказывать помощь Бульону и французским гугенотам. У Франции в этой игре не было никаких козырей. Единственное, что мог изобрести Ришелье, инструктируя своего чрезвычайного посла Дютура, заключалось в напоминании Якову I, насколько для него опасна помощь французским мятежникам, ибо можно и самому попасть в аналогичное положение. Разумеется, не такими словами нужно было воздействовать на английского короля, стремившегося к разжиганию смуты во Франции. Поэтому не удивительно, что Дютур не смог выполнить возложенного на него поручения,[946] и в марте Эдмондс, присутствовавший за год до того на «Иудейской конференции, был направлен во Францию для соответствующих заявлений в адрес французского правительства.[947]

Немногим лучше обстояли дела в Голландии. У Бульона и Конде были там очень сильные позиции. Сестра принца, принцесса Оранская, усиленно агитировала за оказание помощи грандам. Их эмиссары набирали войска даже в самом французском корпусе, расквартированном в Голландии. Ларошельцы отправили в Гаагу своего представителя с таким же поручением.[948] Ришелье ясно видел, что голландское правительство ведет двойную игру и, по-видимому, не собирается действовать в интересах Франции. Он обещал уплатить долги и даже угрожал отозвать на родину французский корпус.[949] Последнее обстоятельство не могло быть для Голландии безразличным, и в данном случае Ришелье чувствовал себя более уверенно. Кроме того, в силу общей международной обстановки Голландия была самым надежным союзником Франции, и поэтому ее позиция осталась более или менее благоприятной. Следует подчеркнуть, что только по этому вопросу оценка Ришелье, данная в его мемуарах, в известной мере соответствует реальности; результаты же миссий Шомбера и Дютура изображены в искаженном виде, и уже совсем лживо заявление, будто бы «престиж короля за границей не потерпел никакого ущерба от их (грандов) клеветнических наговоров».[950]

Подводя итоги, нельзя не отметить, что к началу 1617 г. международная обстановка складывалась для Франции гораздо хуже, чем за 2–3 года до того. Это объясняется в первую очередь общим обострением противоречий между габсбургским и антигабсбургским блоками. Вызванное междоусобицей падение международного престижа главного оплота антигабсбургской коалиции — Франции, не могло не стимулировать роста агрессивных тенденций как в Австрии, так и в Испании. Равновесие сил европейских держав, с большим трудом достигнутое Генрихом IV к концу своего правления (равновесие очень хрупкое и державшееся только благодаря укреплению французского абсолютизма), грозило рассыпаться в прах. Фактически оно уже начинало рассыпаться. Смута во Франции продолжалась третий год, разоряя и истощая страну, и ей не видно было конца. Перед лицом опасности со стороны Габсбургов союзники Франции, видя, что помощи от нее ожидать бесполезно, стремились обезопасить себя любыми другими путями. Эта обостряло противоречия внутри самой антигабсбургской коалиции, чем и воспользовались Австрия и Испания.

Большое значение для Франции и всех антигабсбургских государств имело наследование императорской короны после Матвея. Если бы она досталась испанскому кандидату, т. е. правителю Нидерландов Альберту, это означало бы восстановление империи Карла V. Поэтому в данном вопросе Франция продолжала высказывать большую настойчивость,[951] хотя эти ее акции уже не имели прежней силы. В общей лихорадочной международной обстановке кануна Тридцатилетней войны междоусобица во Франции, ослаблявшая эту страну, приобретала исключительна большое значение. Союзники Франции оказывались предоставленными самим себе. Испания и Австрия имели все основания быть уверенными, что Франция будет бессильна помешать им как в их внутренних делах (это имело особое значение для Австрии), так и во внешних. Рассматривая международное положение тех лет в данном разрезе, можно сказать, что внутренняя война во Франции была одним из факторов, ускоривших развязывание Тридцатилетней войны — первой всеевропейской войны.