Франция в начале XVII века (1610–1620 гг.)

Отношение буржуазии к другим сословиям определялось ее общим положением в социальной структуре Франции того времени. Она была сословием податным, т. е. подчиненным, но занимала в этой основной массе населения не только первое, но и господствующее место. Рабочие и ремесленники были ей непосредственно подчинены, так же как и крестьяне широкой городской округи: и те и другие были объектами ее эксплуатации. Она очень резко отделяла себя во всем от «черни», от «простого народа» городов к «мужичья» деревень. Всеми доступными ей средствами — в быту, в одежде — она стремилась подчеркнуть свое отличие от народа. И он прекрасно понимал разделявшую их пропасть и платил ей ненавистью. Редкое из городских восстаний обходилось без жертв из среды наиболее богатых в городе лиц, а восставшие крестьяне сжигали и уничтожали их пригородные мызы. В публичных выступлениях буржуазия часто скорбела о нищете народа и осуждала высокие налоги, но это были вопли рго domo sua, так как она сама терпела материальный ущерб и от того, и от другого. Кроме того, «забота о народе» была в ее устах политическим приемом воздействия на правительство: боясь народных движений, буржуазия стращала ими и короля. Но, с другой стороны, она частенько попустительствовала беспорядкам и не принимала в начале восстаний полицейских мер. Так бывало в тех случаях, когда она рассчитывала добиться пользы для себя, т. е. в случаях восстаний, направленных против налогов, задевавших ее барыши. Но в первой половине XVII в. она старалась делать это по большей части скрытно, исподтишка, надеясь сломить волю правительства и добиться таким путем отмены налога. Такая тактика приводила порой к успеху.

Отношение буржуазии к чиновничеству было в изучаемый период двойственным. Их, безусловно, роднила общность многих пунктов политической программы, клонившейся в целом к укреплению абсолютизму. Объективно чиновничество (речь идет о его высших столичных и провинциальных слоях) часто защищало интересы буржуазии, но не в силу того, что оно сознательно брало на себя подобную задачу, а в силу той же родственности политических программ. Однако отрыв высшего чиновничества от сферы буржуазной экономики привел к известному расхождению их интересов. Все насущные экономические потребности торгово-промышленной буржуазии стали чиновничеству чужды; оно было к ним равнодушно. С другой стороны, буржуазия резко протестовала против полетты, т. е. того краеугольного камня, на котором зиждилось благополучие чиновничества. Должности были тем резервом, тем пристанищем, который буржуазия использовала при неблагоприятной экономической конъюнктуре, так как это было надежное и прибыльное помещение капитала. Полетта же затрудняла такие операции, ибо слишком удорожала должности. Впрочем, в изучаемый период некоторые круги буржуазии протестовали уже и против самой системы продажности должностей, а не только против полетты. Они стремились вообще ликвидировать эту форму государственного долга.

В целом По отношению к богатому и политически влиятельному чиновничеству буржуазия чувствовала себя бедным родственником. Даже крупные купцы и мануфактуристы не ставили себя на равную ногу с Messieurs des Parlements и других верховных судов. В руках чиновников была публичная власть, в руках купцов лишь власть денег, которые еще не стали альфой и омегой всего существующего порядка. Поэтому французская буржуазия изучаемого периода не обладала сословной гордостью; она даже утратила ту гордость, которая отличала ее предков. Она находилась в начале XVII в. на таком перепутье из средневекового сословия в класс, что потеряла сословную плебейскую гордость своих предков, противопоставлявших себя феодальным сеньерам и боровшихся с ними, и в то же время не приобрела еще классовой буржуазной гордости своих потомков, штурмовавших основы феодализма. Она жила в тени сословной гордости чиновничества (т. е. по сути дела дворянской гордости) и пользовалась в нужных случаях отблеском его славы.