Франция в начале XVII века (1610–1620 гг.)

Нантский эдикт отнюдь не встретил особенных восторгов в среде французских протестантов. Он ставил преграды распространению культа и в этом смысле закреплял поражение гугенотов, которые оказались и на будущее время лишь терпимым меньшинством.[228] Гарантии, полученные гугенотами по Нантскому эдикту (крепости, гарнизоны, представители при короле и другие привилегии), были даны на определенный срок и подлежали каждый раз возобновлению, так как не были включены в текст самого эдикта и не были зарегистрированы парламентами. Это была «милость» короля, которая могла быть в любой момент взята обратно и против которой в остальном населении страны (т. е. католическом) существовала стойкая оппозиция, питавшаяся завистью к исключительным политическим привилегиям гугенотов. Сама же партия, уже переставшая расти и существовавшая во враждебной ей среде, чрезвычайно настороженно и ревниво оберегала свои права и, зная их ненадежность, стремилась закрепить их и увеличить.[229] Но в партии не было единства уже ко времени смерти Генриха IV. Царивший в ней раскол настолько очевиден, что не мог остаться не замеченным историками. Однако их внимание сосредоточено главным образом на борьбе двух вождей (Бульона и зятя Сюлли, Рогана) за руководящую роль в партии. На деле же в этом «государстве в государстве» повторялось характерное для всей страны размежевание. Позиция гугенотской аристократии и части родовитого дворянства была идентична позиции их католических собратьев по сословию; страдая наравне с ними от тех же причин, они стремились к тем же целям, что и католические аристократы и дворяне. «Религиозный предлог» меньше, чем в XVI в., скрывал истинные политические цели и тех и других. Довольно многочисленное гугенотское чиновничество (особенно на юге и в Нормандии) было заинтересовано в благах полетты не менее, чем чиновники-католики, и оказалось в итоге одним из наименее стойких элементов среди гугенотов.[230] Гугенотской буржуазии внутренний и внешний мир был очень важен; ее значительные налоговые, торговые и муниципальные привилегии позволяли ей обогащаться скорее и больше, чем купцам-католикам. При непременном условии сохранения за собой этих привилегий она была вполне роялистична.[231] Городские низы гугенотских городов были с ней вполне солидарны в желании внутреннего и внешнего мира, хотя классовые противоречия в гугенотских городах были выражены ярче, чем в католических, в силу большего развития самой гугенотской буржуазии (особенно в Ларошели).

Но если различные социальные слои в гугенотской партии не отличались по своим коренным интересам от католиков, то у каждого из этих слоев было то преимущество, что за ним стояла и его защищала и поддерживала вся военная сила и организация гугенотского «государства в государстве». Правда, на поддержку всей партии в целом можно было рассчитывать только при таких условиях, когда на первый план выступали интересы тоже всей партии в целом и временно оттеснялось различие в сословных интересах. Поэтому в изучаемый нами период основной целью гугенотской аристократии и дворянства было вовлечение гугенотских городов в свою политическую игру и объединение всей партии вокруг принцев. Понятно, что усилия правительства были направлены на предотвращение такого союза.

Обстановка кануна междоусобицы диктовала правительству Марии Медичи крайнюю осторожность по отношению к гугенотам. Сразу же после смерти Генриха IV были подтверждены все их привилегии и при мелких недоразумениях и столкновениях гугенотов и католиков правительство держалось примирительной тактики, а подчас явно мирволило гугенотам. Но оно отнюдь не собиралось предоставлять гугенотской партии новые льготы, и поэтому его дальнейшая политика в этом плане должна была состоять в противодействии попыткам гугенотов увеличить свои привилегии.

Естественно, что, потеряв надежду на помощь Испании, Конде должен был обратить свои взоры на гугенотов и сблизиться с Бульоном. На первых порах ему удалось объединить вокруг себя всех «недовольных», т. е. и Гизов, и Сюлли. Такое соотношение сил обрекло на неудачу попытку Вильруа отставить сюринтенданта финансов в конце 1610 г.: Гизы защищали Сюлли, и Конде поддерживал их. Когда же стараниями Бульона удалось примирить графа Суассона и Конде,[232] образовав таким образом против министров единый фронт, положение Сюлли казалось укрепленным, и гранды перешли в первое наступление.[233]