Французский абсолютизм в первой трети XVII века

Кампания разворачивалась очень быстро, гораздо быстрее, чем в предыдущем году. Однако правительство испытывало большие трудности. Если военная подготовка оказалась лучшей и опыта было теперь больше, то финансовая сторона дела внушала серьезные опасения. Фискальные эдикты вызвали протест парламента. Их пришлось регистрировать на lit de justice, т. е. в личном присутствии короля. Займы у финансистов (под поступления от новых эдиктов и доходов будущего года) приходилось заключать с трудом, и перспективы в этом плане были малообещающими. Финансовые затруднения сильно стесняли действия правительства. Даже королевская гвардия в Лувре не получала жалованья и выражала недовольство.[395] Задерживалась оплата армии, солдаты роптали. Королю не раз говорили, что для поста генерального контролера финансов Шомбер оказался непригодным, что он в них плохо разбирается, потакает финансистам. Последнее обвинение было справедливым, но у Шомбера не было иного выхода. Государственный бюджет уже несколько лет сводился с возрастающим дефицитом, займы приходилось заключать в срочном порядке и, следовательно, на невыгодных условиях. Чувствуя шаткость своего положения, Шомбер искал поддержки у Конде, разделяя его программу войны до полного поражения гугенотов.

Эта программа не встречала полного одобрения короля и Брюларов. Как и Люину в 1621 г., им все время приходилось учитывать международную обстановку и сообразовывать с ней свои действия. Все внешнеполитические дела Пюизье вел сам, докладывая о них лишь королю в обход Конде и других членов Совета. Обстановка же была такова.

Как только в марте выяснилось, что началась кампания против гугенотов, сразу же активизировалась испанская дипломатия. Желая во что бы то ни стало сохранить за собой Вальтелину и швейцарские проходы, Испания вместе с тем опасалась открытой войны в Северной Италии и стремилась прикрыть свою агрессию благовидным предлогом. Поэтому она предложила временно передать Вальтелину папе. Это означало, что реально испанцы по-прежнему оставались хозяевами положения, но от Франции был бы отнят предлог для военного вмешательства. Франция же требовала лишь одного — выполнения Мадридского договора — и вместе с тем угрожала, что заключит союз с Венецией, Савойей, Швейцарией и Граубюнденом для ведения войны за возвращение последнему Вальтелины.[396] Однако к маю стало ясно, что внутренние дела поглотили главное внимание французского правительства и его основные денежные средства. Энергичные действия за границей были ему не под силу, поэтому оставались малоэффективными и дипломатические акции. Тогда правительство прибегло к иным методам. Тайные французские агенты поощрили граубюнденцев взяться за оружие, обещая им помощь из Дофинэ со стороны Ледигьера, который в данном случае мог бы действовать столь же «самовольно», как и Фериа в Милане. Это выступление граубюнденцев против испанцев в Вальтелине осуществилось и развивалось успешно; они денонсировали свой договор с Фериа, отдававший Вальтелину Милану. В итоге Граубюнден был очищен от испанцев и австрийцев; оставалось еще отнять у Фериа Вальтелину и отбросить эрцгерцога Леопольда в Тироль. Ледигьеру был дан приказ «самовольно» помочь граубюнденцам, дабы те смогли по крайней мере удержать за собой уже занятые земли. Вместе с тем Силлери и Пюизье считали неосторожным выступать открыто, не обезопасив себя предварительно союзниками. Это решение вызвало недовольство среди дворян, для которых война в Италии всегда была особенно заманчива; они толпились вокруг короля, крича: «Государь, в Вальтелину!».[397] Однако король не изменил своих планов, и кампания против гугенотов продолжалась. У Людовика XIII были еще особые причины не уезжать из Франции. Как раз в это время на границе Шампани и Лотарингии появился со своими войсками граф Мансфельт.