Французский абсолютизм в первой трети XVII века

Быстрый и блестящий успех окрылил девятнадцатилетнего короля. Военная доблесть, проявленная им в этой первой для него кампании, выступала еще ярче рядом с военной бездарностью Люина. Людовик XIII лично участвовал в походах, осадах, сражениях, общался с офицерами и солдатами. Армия впервые увидела своего короля, на котором лежал отблеск военной славы его отца, и по достоинству и с непритворным восхищением оценила его мужество, хладнокровную храбрость, выдержку, простоту в обращении. Но среди приближенных к королю людей, а затем и в более широких кругах складывалось и постепенно утверждалось мнение о неспособности Людовика XIII к самоличному правлению. Опытные царедворцы и политические деятели жадно искали в скромном и немногословном (он заикался и старался быть кратким) юноше черты отца — выдающегося полководца, политика и дипломата, острослова, обаятельного и живого «наваррца». Искали и не находили. Эпоха благоприятствовала раннему развитию человека вообще и раннему обнаружению талантов в частности. В XVII в., как и в средние века, детство и отрочество кончались рано; молодежь всех слоев общества начинала самостоятельную жизнь уже с 14–15 лет. Людовик XIII оказался прекрасным офицером, но отнюдь не полководцем. Не было в нем и большого ума и проницательности.[303]

В детстве в нем наблюдали немало хороших задатков. Он был резвым, веселым, смышленым ребенком, обожавшим музыку. Его воспитывали строго и розгами стремились исправить худший его недостаток — чрезвычайное упрямство, но так и не исправили. Он рос в пригородном Сен-Жерменском дворце, в кругу своих многочисленных родных и сводных братьев и сестер (все законные и незаконные дети Генриха IV воспитывались вместе). В нем рано обнаружилось чувство личного достоинства, и он ревниво защищал свое особое положение дофина, будущего короля, не признавая равенства своих старших братьев Вандомов (сыновей Генриха IV и Габриели д'Эстре). После трагической смерти отца для него наступили несчастные годы. Мать его не любила; о нем вспоминали только в случае официальных церемоний. Семь лет заброшенности и пренебрежения приучили его к скрытности, двуличию и к редкому в таком возрасте самообладанию. В 16 лет он участвовал вместе с Люином в тайном заговоре и произвел дворцовый переворот, согласившись на убийство временщика д'Анкра и на опалу матери.

Он и дальше остался таким же, как в 19 лет. Но ум и таланты других людей он понимал и ценил. Ришелье нашел для себя в его лице действительно «лучшего в мире короля» — человека серьезного, с твердой волей, с высоким пониманием налагаемого его саном долга. Он был прост и чуждался этикета. Охота, которой он, как и Генрих IV, предавался со страстью, позволяла ему проводить многие дни в чаще лесов и в скромных загородных резиденциях, вдали от двора, который часто бывал ему неприятен. Неоднократно во время военных кампаний и поездок по стране ему доводилось встречаться с простым народом; как и Генрих IV, он его не чуждался. Вольностей в речах и в поведении он не терпел, был стеснителен. Его благочестие было искренним.

В ту пору, о которой идет речь, Люин был его единственным близким другом. Будучи старше короля на 23 года, он руководил им во всем. Первые три года его правления (1617–1620 гг.) были удачными. После собрания нотаблей в Руане в конце 1617 г. Люин провел реформы: отмену «полетты»,[304] сокращение пенсии дворянам, роспуск некоторых полков, что дало известную экономию в бюджете, и т. д.[305] Восстание знати в 1619 г., пытавшейся использовать недовольство родовитых дворян, вызванное реформами Люина, было подавлено с минимальными для правительства уступками. Кампания 1620 г. кончилась блестящим успехом. Люин правил самостоятельно, пользуясь иногда советами доживавших свой долгий век министров Генриха IV и не сменяя прежних дипломатов. Вельмож он не допускал к большой политике, ответственные поручения давал своим братьям. Он чрезвычайно разбогател и породнился с аристократическим домом Роганов, женившись на красавице Марии де Монбазон (впоследствии герцогини де Шеврёз). Король ему целиком доверял, но порой посмеивался и, «отводя душу» с приближенными, жаловался им на «короля-Люина» (впрочем, точно так же поступал он впоследствии и по отношению к Ришелье). Вельможи ненавидели Люина; в инспирированных ими памфлетах его имя обливалось грязью, над ним издевались, изощряясь в площадном остроумии насчет его незнатного происхождения. Некоторые придворные, среди которых было немало умных и проницательных людей, считали Люина человеком средних качеств, но ловким и тактичным. Они ценили в нем простое и любезное обхождение, его верность во многом еще патриархальным нравам двора Генриха IV. Если они не были гугенотами, они хвалили его дипломатию и политику, направленные на сокрушение политической мощи гугенотской партии.