Французский абсолютизм в первой трети XVII века

По мнению Тапье, король и Люин не понимали задач Франции во внешней и внутренней политике. Европу в начале XVII в. раздирали тенденции образования национальных государств, с одной стороны, и сохранения традиций прежнего средневекового единства на сей раз под гегемонией Габсбургов — с другой. В последнем направлении действовала и католическая церковь с ее идеалом духовного единения. В целом «Европа колебалась между идеей объединенного существования и страхом, как бы оно не было осуществлено насильно, путем уничтожения независимости государств и личного права каждого человека на самостоятельное распоряжение своим временем, мыслями и делами».[299] В этот критический момент острых колебаний Франция могла бы своим активным вмешательством значительно изменить ход событий. Но люди, стоявшие у кормила власти, не обладали смелой инициативой, твердой волей и осторожностью, не поняли сложившейся обстановки; их действия были подчинены рутине, зачастую они уклонялись от прямых решений и т. д.[300] Поставленные перед необходимостью выбора, они не сумели распознать, в чем же именно заключались коренные интересы Франции. Они полагали, что борьба с Испанией усилила бы угрожавших королевским тронам европейских протестантов, союзников мятежников в самой Франции, следовательно, усилила бы гугенотов. Ошибка Люина и короля, воевавших с гугенотами, крылась в том, что на деле последние вовсе не представляли опасности ни для королевской власти, ни для национального единства. Католики уверяли, будто гугеноты стремятся к республике на манер Голландии, но эта оценка неправильна. К тому же многие протестантские вельможи остались в стороне от борьбы. Восстали только две области: приморские провинции по Атлантическому океану и Лангедок. Два года войны с гугенотами (1621–1622 гг.) принесли королю мало славы и ничтожные результаты, а тем временем Испания настолько укрепила свои позиции, что французская дипломатия не смогла добиться успеха. Смена министров в первом полугодии 1624 г. была вызвана личной враждой среди членов Совета и неудачной финансовой политикой Лавьевиля; наконец, появился Ришелье.[301]

Как видим, взгляды Тапье очень близки к суждениям Аното. Подчеркивание конфессионального момента проведено у Тапье даже в более резкой форме, чем у его предшественника. Различие заключается в отрицании наличия «гугенотской опасности». О несовместимости такой оценки с дальнейшими действиями Ришелье мы скажем позже, а здесь отметим, что причиной неудачной, на наш взгляд, концепции Тапье является невнимание к смыслу социальной и политической борьбы, происходившей во Франции в «междуцарствие», между правлениями Генриха IV и Ришелье. Поэтому автор не оценил в должной мере реальные возможности правительства. Перенеся центр тяжести на внешнеполитическую ситуацию, он — не менее произвольно, чем Аното, — больше рассуждает о том, что правительство должно было предпринять, чем анализирует, какие именно шаги оно предприняло и чем они были вызваны.

* * *

1620 год стал переломным этапом во внутренней политике французского правительства не потому, что оно впервые отважилось на решительные действия (они предпринимались и ранее, например в 1616–1617 гг.), а потому, что эти действия увенчались успехом. Как раз тогда, когда мятеж вельмож и родовитого дворянства достиг наибольшего размаха, когда охваченная волнениями территория составляла чуть ли не половину страны, когда гугеноты оказывали реальную поддержку главе всей оппозиции против «тирана» Люина — матери короля, Марии Медичи, именно в этот критический момент в полной мере обнаружился подлинный источник силы правительства: поддержка со стороны городов. В 1620 г. города предприняли решительные действия. Они выступили против знати и, несмотря на то что в их цитаделях находились гарнизоны грандов, открыли свои ворота небольшой королевской армии. Благодаря этому она продвигалась гораздо быстрее, чем предполагали вельможи, рассчитывавшие задержать короля на осаде нормандских городов и тем временем полностью вооружить луарские провинции и гугенотские области. Города сорвали эти планы длительной обороны Нормандии. Поэтому в сражении при Пон-де-Се королевская армия встретилась лишь с частью военных сил противника, остальные еще не были стянуты. Эта победа Людовика XIII была обусловлена и подготовлена благоприятными для него действиями городов.

Мир, заключенный Марией Медичи (т. е. Ришелье) и королем (т. е. Люином), обезглавил партию вельмож, как католических, так и гугенотских. Они остались без вождей, без лозунгов, без поддерживавшего их родовитого дворянства. Кончилась семилетняя междоусобица.[302]