Французское искусство жить не напрягаясь

«Перестать думать» – это лекарство от нетерпения. Но это же и проверка. Не проецируя себя в будущее, актер обретает искренность, основательность, великолепную медлительность, спокойствие дикого зверя – и в этом заключается богатство его стиля. Театральный режиссер и педагог Клод Режи был одним из тех, кто привел Депардье на этот путь, но сам актер считает, что его никто не «учил» в традиционном смысле этого слова: «В актерской школе ты учишься телом, а не умом. Посредством наблюдения, дыхания, ощущения». Это больше вопрос внимания и восприятия, чем знаний и труда. И Депардье приводит аргументы в пользу той самой формы не-ведения, не-знания, немедленного действия:

Мне гораздо спокойнее, когда я знаю о чем-то мало. Мне не приходится ничего объяснять – все свободно приходит ко мне само. Это как бросать виноград в чан. В один прекрасный день появляются пузырьки. Или не появляются. Может сработать, может не сработать. Есть хорошие годы, есть плохие. Для изготовления вина можно использовать множество рукотворных приемов, но я предпочитаю классический способ. Можно сказать, что я доверяюсь природе. Она всегда оказывается права, если ей не противоречить. Получается то, что получается.

Может показаться удивительным, что актера, привыкшего исполнять великие роли и жонглировать словами на разных языках, настолько не волнует вопрос смысла. Разве роль не требует понимания текста? Разве не нужно докапываться до скрытого смысла произведения путем глубокого анализа, прежде чем предложить, так сказать, свое собственное прочтение? Депардье объясняет, почему дело обстоит ровно наоборот:

Когда я играю на иностранном языке, меня не волнует, что я не понимаю речь своего персонажа. Пунктуация для меня важнее слов. Я выступаю скорее как музыкант, чем как актер. Взять, к примеру, роль Сирано: я чувствую внутреннюю музыку текста задолго до того, как понимаю слова. Фильм «Я хочу домой» Алена Рене снимали на английском языке, и я не понимал ни слова из того, что говорю, – просто действовал по ситуации. И все шло хорошо, пока однажды Рене не перевел мне некоторые фразы из диалога и не объяснил смысл моих реплик. Тут-то все и сломалось. Я не мог играть, меня, если честно, просто парализовал текст моей собственной роли. Нам пришлось сделать не один десяток дублей.

Непонимание того, что он говорит, не только не становится препятствием для Депардье – оно вообще превращается в возможность. Чтобы сыграть роль, ему не нужно останавливаться и фокусироваться на том, что он должен сказать или сделать. В конце концов, никто же не ждет, что скрипка прочувствует всю музыку, которую играет. Актер подобен инструменту, сквозь который проходит музыка. Он ощущает ее красоту, пока не начинает понимать причины этой красоты. Парадоксально, но именно такое дистанцирование от содержания текста позволяет интерпретировать его предельно верно, резонировать с ним:

Когда я читал Блаженного Августина, это было больше, чем текст, который зачастую сложен для восприятия, – зрителям следовало почувствовать вибрации, они должны были проникнуть им в душу. Дело было не в словах, зрители будто молились – сами с собой. Для меня это походило на чтение сказки засыпающему ребенку: наш голос уводит его в собственный внутренний мир, где царит воображение.