Фрейд и Льюис. Дебаты о Боге

Льюис соглашался с Фрейдом в том, что большинству трудно следовать этим правилам. «Это настолько сложно, – пишет он, – и столь резко противоречит нашим инстинктам, что сам собой напрашивается вывод: что-то не так либо с этим правилом, либо с половым инстинктом в его нынешнем виде»[294]. Льюис придерживался второго вывода. Он объясняет на примерах, почему сексуальный аппетит «нелепым и извращенным образом выходит за рамки своей функции»[295]. Сравнивая его с обычным аппетитом, он пишет: «Можно собрать много зрителей на стриптиз, чтобы они смотрели, как девушка раздевается на сцене. Предположим, вы оказались в такой стране, где множество людей соберутся в театр, где на сцене стоит прикрытая тарелка, а затем покрывало медленно приподнимают, и каждый видит, пока еще не зажегся свет в зале, что там лежат жареные ребрышки или кусок бекона. Не решите ли вы, что в этой стране нелады с едой? И разве кто-либо, выросший в другом мире, не подумает, что в равной степени что-то странное происходит с сексуальным инстинктом у нас?»[296]. Льюис уверял, что эксплуатация полового инстинкта, призванного дарить нам великое удовлетворение, обострила его настолько, что он уже не соответствует своему предназначению. И утрата контроля над ним поспособствовала тому, что сексуальность стала для многих скорее источником не удовольствия, а боли.

В отличие от Фрейда, который видел во всех формах любви проявление сексуальности, Льюис четко отделял от нее Эрос, романтические чувства влюбленной пары. Он называл физический половой акт именем Венеры, римской богини любви. «Под Эросом я, разумеется, понимаю то, что мы называем влюбленностью»[297], – пишет он в книге «Любовь». Он отличал влюбленность от телесного совокупления. «Плотский или животный элемент Эроса я (по традиции) назову Венерой. Под Венерой я понимаю сексуальное не в каком-то таинственном или утонченном смысле, но в смысле самом очевидном; самом явном для переживающих; в таком, который виден при самом простом рассмотрении»[298].

Льюис категорически отрицал расхожее мнение о том, будто влюбленность может сделать безнравственный половой акт нравственным. Если это измена, влюбленность ничего не меняет. «Я нисколько не разделяю популярной идеи, согласно которой отсутствие или присутствие Эроса [влюбленности] делает половой акт “нечистым” или “чистым”, низменным или возвышенным, незаконным или законным». Льюис напоминает читателям, что в прошлом многие счастливые браки заключали родители и пары вступали в сексуальные отношения без влюбленности: «Такой половой акт, как и во всех других случаях, оправдан (или нет) на основании куда более прозаических и четких критериев: хранят ли люди обещания или нарушают их, справедливо это или нет и является ли это проявлением милосердия или эгоизма, послушания или непокорности»[299].

Правда ли, что именно сексуальное притяжение всегда соединяет пару так, что, узнав друг друга, мужчина и женщина «влюбляются»? По мнению Льюиса, люди куда чаще сперва влюбляются, а уже потом открывают сексуальную привлекательность друг друга. «Вероятно, кто-то сначала просто чувствует сексуальный аппетит, а затем, позже, переходит к “влюбленности”. Но сомневаюсь, что это бывает часто», – пишет Льюис в трактате «Любовь»[300]. «Очень часто все начинается с приятных мыслей о Возлюбленной – с общего и неясного желания думать о ней в ее целостности. В таком состоянии нет просто времени думать о сексе. Он слишком поглощен мыслями о личности». Влюбленный, говорит Льюис, хочет «не женщину вообще, но одну конкретную женщину. Это таинственная, но и совершенно бесспорная вещь: любящий желает саму возлюбленную, а не удовольствие, которое та может дать». Льюис подводит итог: «Сексуальное желание хочет этого, хочет чего-то; Эрос [влюбленность] жаждет возлюбленную»[301].

Влюбленный, пишет Льюис, желает другого человека независимо от каких-либо нужд, которые тот может удовлетворить, в том числе и сексуальные потребности. Сексуальное желание говорит нечто о нас самих, его центр – мы сами, тогда как влюбленность (Эрос) касается другого, направлена на Возлюбленного. «Такова одна из первых вещей, которые совершает Эрос: он уничтожает границу между дарованием и получением»[302]. Быть может, это происходит потому, что влюбленная пара чувствует себя единым целым. Льюис цитирует своего коллегу Чарльза Уильямса: «Я люблю тебя? Я есть ты»[303]. Фрейд пишет о том же самом: «На пике влюбленности граница между Я и объектом может раствориться. Вопреки всему, что говорят ощущения, влюбленный заявляет, что “я” и “ты” – одно, и готов вести себя так, как если бы это было правдой»[304].