Фридрих Горенштейн и «Зеркало Загадок»

Суета сует чужой улицы... Но я тогда уже освоил чужой остров, именуемый Венской публичной библиотекой. "Поэзия растворяет чужое бытие в своем собственном" ─ сказал Новалис. Венская публичная библиотека. Какой-то солидный научный работник вышел из читального зала в вестибюль, вынул аккуратно завернутую очищенную заранее морковку и, сев в кресло, начал есть с заячьим аппетитом. Другой солидный человек, лысый, в шляпе, с толстой пачкой книг в руках, приехал в библиотеку на роликовых коньках. Войдя в вестибюль, он сдал книги в абонемент, роликовые коньки с ботинками ─ в гардероб, и, надев принесенные с собой туфли, вошел в читальный зал. Очевидно, так он приезжал постоянно. Я видел его несколько раз. В один из приездов он сделал в вестибюле пируэт, сбил даму, та упала, откинув далеко в сторону руку с сумочкой. Извиняясь, господин даже заплакал. Эти малые чудачества не казались мне чужими. Среди книг я чувствовал родство душ, я чувствовал общемировую душу, ту самую, которая переселилась из языческой природы в души людей. Под влиянием всех этих мыслей и ощущений я писал ЦРУ-шникам свои соображения о национальной и мировой литературе.

"Национальная культура ─ это почва, но она вполне познаваема. Это ─ необходимый, но не органический элемент культуры. Колосья культуры ─ это сложное духовное сочетание не только неподвижной почвы, но и подвижного всемирного воздуха, всемирной влаги, всемирного неба и всемирного солнца. Без всемирного в национальной культуре царит засуха. Даже фольклор всемирен и является отражением сознания неграмотных низов всемирной культуры. Чем ниже культура народа, тем ближе она к национальной почве, тем сильнее вместо живого органичного хлеба в ней преобладает несъедобный элемент глины и песка.

Кстати, всемирную культуру не следует путать с модным ныне термином "мультикультура". В мультикультуре нет ни всемирной почвы, ни всемирного неба. Это ─ внешне красивые, но безвкусные продукты культуры, которые выращивают искусственной генной манипуляцией разных рас в своих теплицах либеральных мыслителей без почвы и воздуха на химических растворах своих утопических "миролюбивых" построений."

Я писал свой трактат, адресованный ЦРУ, частично в библиотеке и частично в пансионе на Кохгассе, частично днем, под аккомпанемент рояля. Надо мной, этажом выше, кто-то часто играл на рояле. Видно, это были богатые или влиятельные эмигранты, которых поселили в апартамент с роялем. А частично ночью, в тишине, когда утро возвещалось не столько солнцем и пением птиц, поскольку была темная ветреная венская осень без птиц, сколько шумом воды в унитазах с разных сторон и на разных этажах, с окончанием которого за окном начинало светлеть и появлялась знакомая уже вывеска магазина "Масарика" на противоположной стороне Кохгассе.

Наконец, я свое первое на Западе произведение, адресованное ЦРУ, окончил и отправил в Париж, вместе с анкетой о западных радиостанциях, которой, признаюсь, уделил гораздо меньше внимания, чем трактату, примерно перечислив радиостанции и слышимость, а также карту Москвы, отмеченную мной и кошкой Кристенькой, причем Кристя измазанной попкой попала на район Кремля.

VI

В ожидании ответа, особенно же реакции на мой трактат, где помимо культуры коснулся и современной политики, спал беспокойно, иногда даже просыпался и просто так сидел у окна до унитазных шумов и явления вывески магазина "Масарик". Случались и своеобразные сны. Снилось, что сел за стол переговоров с Брежневым. Столик маленький, шахматный, сперва шел через ночную пустыню. У столика охрана. Направились ко мне: "Руки вверх! Сдать атомное оружие!" После этого сна утром и принесли ответ.

Конверт такой же казенный. Торопливо вспорол. Ни слова о трактате. Вообще ни слова ─ только чек, 90 долларов. Не хочется даже тратить слов, чтобы передать мое разочарование, но пошел искать банк. Чек выписан в венский филиал банка Рокфеллера. Банк Рокфеллера ─ естественно, в престижном, богатом месте Вены, недалеко от кафе-ресторана "Моцарт". Банки часто грабят, судя по сообщениям прессы, однако, я что-то не слыхал об ограблении банка Рокфеллера. Охрана, войти можно только по предъявлению чека и личного документа. Личный документ у меня ─ полулиповый: справка о статусе эмигранта, но чек подлинный. Охранник, просветив каким-то аппаратиком, пропустил.

Пошел по лабиринту, пока не показали кассу. Кассир взял чек: некоторое время он рассматривал чек молча, мне даже показалось, с недоверием, потом, через пуленепробиваемое стекло, посмотрел на меня. Кассир этот банка Рокфеллера был, кстати, гигантского роста атлет. Знаете, есть такие рано полысевшие блондинчики, загорелые крепкие лысины которых, как и увесистые кулаки-гири, свидетельствуют о дикой силе: схватит ─ сомнет. Мне даже не по себе стало под этим бесцветным взглядом альбиноса. "Что-то случилось, ─ думаю. ─ Не пал ли я жертвой какой-нибудь непонятной интриги? Не подделан ли с какой-либо целью чек, или не придумано еще нечто головокружительно хитроумное?"