Фридрих Горенштейн. «Время и мы». 1979-1989

Глебов. Нимало. О денежных тягостях беседовали. Немец да француз на русской службе получают триста-четыреста рублев, русский же за ту же должность — шестьдесят, если полковник, а я, к примеру, майор — сорок рублев месячного жалованья. Жена моя, Татьяна Васильевна, болеет, дети мои, Андрей да Марья, уж велики, а что им в приданое дать могу? Имею три двора в Петербурге в Шлевенской слободе на Адмиралтейской стороне да дом в Москве за Пречистенскими воротами, в коем сам проживаю. И выходит, что я, майор русской армии, трижды раненный в болотах у плотин Швабстеда да отличившийся у Фридрихштадта, я бедней лакеев твоих, Алексей Петрович.

Кикин. Каждый свою нужду имеет.

Глебов. Нет, Кикин, вам, гвардейским, деревни даром дают, а нам, армейским, их на собственные алтыны покупать надобно. Как же без деревень с тремя дворами дочку замуж отдам? У тебя, Кикин, только каменных в Петербурге пять штук. Да жены твоей, Феклы, приданое.

Вяземский. Крепка водка… Чую я, вы, господа, браги подмешали али меда-вишняка… Мутит меня.

Глебов(тоже захмелев). Лучше не бывает, ежели астраханский медовый квас на дрожжевой опаре. Только пить его надо умеючи да ко времени.

Вяземский. Тягости тягостями, а перстенек у вас, майор, на руке золотой с чистым камнем. Да, вижу, не сибирского золота, а золота китайского. (Хихикает.)

Глебов. Это гостинец.

Вяземский. Не суздальский ли? (Хихикает.)

Алексей(хмельно и сердито). Никишка, не в свое не встревай… (К Глебову.) Кикин верно сказал, каждый свою нужду имеет… Я, наследник престола, имею вдоволь деревень, да батюшкин фискал смотрит, куда деньги трачу. Без фискала ни с деревень, ни с кирпичных заводов, ни с сеновых покосов на реке Мге, ни с порубки дров тратить ничего не могу. Матери своей в Суздаль еле собираю изредка рублев пятьсот в затычке послать. Когда женился на Шарлотте, герцог голыптинский обещал снабдить принцессу таким же приданым, что и старшую внучку свою, королеву Гишпании. Да все на своем коште жили, а порций и раций определено не было. На лошадей и экипаж денег не имели, прислуге не могли платить. Шарлотта едва не со слезами просила Меншикова о помощи, и тот дал нам в заем пять тысяч рублей из мундирных денег ингерманландского полку.

Вяземский. Государь-батюшка и сам в экономии живет, посколько нужда отечества да прибыль населения. Однако же трудится, аки мастеровой, чего и вам желает. Потому изволит писать, что имеет на меня гнев, понеже вы, государич, оставя дело, ходите за бездельем, отчего я, государич, в великом сомнении и печали.

Алексей. Это фискальство от тебя идет, Вяземский, да мадам подсказывает.

Вяземский. Негоже, государич, государыню мадам прозывать… Аще батюшка изволит писать, что желает видеть вашего собственного труда чертежи по военной архитектуре.

Алексей. У тебя, Вяземский, одна арифметика в голове.

Вяземский. Таковое приятней, чем одно в голове танцевание. Арифметика же или числительница что есть? Художественно честное, независимое и всем удобное понятие, многополезнейшее и многопохвальнейшее, от древнейших же и новейших в разное время явившихся изряднейших арифметиков изобретенное и изложенное…

Алексей затыкает Вяземскому рот куском хлеба. Все смеются.

Алексей. Снится мне чуть ли не еженощно, что я церкви строю.

Кикин. Сие к дороге, царевич.

Вяземский(прожевав калач). Я уверен, для Бога нет ничего невозможного, но чудеса — события веков прошедших, а не нынешних. Люди так умны. Их можно обращать к Богу рассудком, не действуя на воображение и не поражая чувств их чудесами.

Иван Большой вносит блюдо с жареными курами.

Глебов. Жаркие куры ко времени поспели.