Фридрих Ницше. Трагедия неприкаянной души

«Взгляни на эти ворота… у них два лица. Две дороги сходятся здесь: еще никто не достигал их конца. Этот долгий путь позади: он длится целую вечность. А этот долгий путь впереди – другая вечность. Эти пути противоречат один другому, они сталкиваются – и именно здесь, у этих врат, они сходятся. Название врат написано над ними: «Мгновение». Но если кто-то пошел бы по ним дальше – все дальше и дальше: думаешь ли ты… что эти два пути оставались бы в вечном противоречии?.. Взгляни на это Мгновение!.. От этих врат Мгновение ведет долгий, вечный путь назад: позади нас лежит вечность. Не должно ли было все, что умеет двигаться, уже однажды пройти этот путь? Не должно ли было все, что может случиться, уже сбыться, миновать? И если все это уже было, что ты думаешь об этом Мгновении?.. Не должны ли и эти врата уже однажды быть здесь – ранее?

И не связаны ли все вещи так прочно, что это Мгновение влечет за собою все грядущее? А потому – и самое себя тоже?

Ибо все, что способно ходить, должно было еще раз пройти по этому долгому пути вперед? И этот медлительный паук, ползущий в лунном свете, и сам это лунный свет, и я, и ты, что шепчемся у врат, шепчемся о вечном, – разве все мы уже не существовали когда-то? – и не должны ли мы вернуться и пройти этот другой путь, что впереди нас, этот ужасающе долгий путь, – не должны ли мы возвращаться вечно?» (З, III, 2, 2).

И только ближе к концу третьей части Заратустра обретает смелость посмотреть на эту идею в холодном свете дня, и даже тогда его символические животные, его орел и змея, должны объяснить ему во всех подробностях, что именно означает это возвращение:

«Пой и радуйся, о Заратустра, врачуй свою душу новыми песнями: чтобы ты мог нести свою великую судьбу, которая не была еще судьбою ни одного человека! Ибо твои звери хорошо знают, о Заратустра, кто ты и кем должен ты стать: смотри, ты учитель вечного возвращения, в этом теперь твое назначение!.. Смотри, мы знаем, чему ты учишь: что все вещи возвращаются вечно и мы сами вместе с ними и что мы уже существовали бесконечное число раз и все вещи вместе с нами. Ты учишь, что существует великий год становления, чудовищно великий год: он должен, подобно песочным часам, переворачиваться снова и снова, чтобы стекать вниз и опять становиться пустым. Так что все эти годы похожи сами на себя в большом и малом. И если бы тебе предстояло умереть теперь, о Заратустра: смотри, мы знаем также, что стал бы ты тогда говорить самому себе… «Теперь я умираю и исчезаю… и через мгновение стану ничем… Но связь причинности, в которую я вплетен, вернется – она вновь сотворит меня!.. Я снова вернусь, с этим солнцем, с этой землей, с этим орлом, с этой змеею – не к новой жизни, или лучшей жизни, или к жизни подобной прежней: я буду вечно возвращаться к той же самой жизни, в большом и малом, чтобы снова учить о вечном возвращении всех вещей…» (З, III, 13, 2).

Основанием идеи вечного возвращения служит то, что метафизический мир – это только «представление», принадлежащее миру феноменальному; иначе говоря, он не существует: кажимость и есть реальность. Когда мы вычитаем все, что можно назвать кажимостью, у нас ничего более не остается; следовательно, «прорыва» на другой «уровень» реальности не может быть – такие выражения бессмысленны, ибо, как бы мы ни «углублялись» в феноменальный мир, выбраться из него не удастся.