Фронда. Блеск и ничтожество советской интеллигенции

Чувствовали ли среднестатистические достижения Советской власти горожане, которые сравнивали свой уровень жизни уже не с советскими прошлым, а с западным настоящим?[174] Безусловно – нет. А вот разруха в деревне, в сакральной ценности которой их убедила прекрасная литература «деревенщиков», как раз в глаза бросалась.

К концу 1980-х картину разрушения основ с ужасом увидели и равнодушные к деревне, как бы прозревшие, западники-горожане: «Деревни разрушены, опустошены, сожжены, растащены, брошены… – сокрушается Э. Рязанов. – Есть села, где нет воды, нет колодцев… Почти в каждой деревне – руины прекрасных некогда церквей… Сколько нужно приложить стараний, чтобы так расправиться с собственной деревней, с собственным народом, с собственной архитектурой» (76). Ради пресловутого «догнать и перегнать», ради необходимого «щита Родины», ради погони за идеологической химерой мы угробили ту самую почву, которая веками взращивала неисчерпаемую, казалось, мощь государства. А принятая в 1980 году «Продовольственная программа» официально констатировала: отныне село как неисчерпаемый резерв не существует, истощено. Нарастающие проблемы с продовольственным снабжением страны донесли эту истину до каждого гражданина страны. Ю. Нагибин: «На другой день познакомились с Костромой… В магазинах – серая ливерная колбаса, из-за которой убивают, сыр (!), овощные консервы, супы в стеклянных банках с броской надписью «БЕЗ МЯСА», какие-то консервы из загадочных рыб, которые никто не берет. Есть еще «растительное сало», помадка, пастила и сахар. Остальные продукты в бутылках: водка и бормотуха» (78).

На стремительную, наподобие 1930-х годов, модернизацию жизни не имелось сил – потенциал рабочей силы из села исчерпан, а на удовлетворение растущих требований всего городского населения не было средств, за исключением короткого периода 1970-х годов, когда в страну на некоторое время хлынул поток нефтедолларов[175]. Качественное, то есть более современное или модное, было родом с Запада. Вопрос его распределения или добычи стал основой борьбы за цивилизованный образ жизни нового горожанина, его имидж в глазах окружающих, его социального статуса. Фактически официальная мода на «заграничное» проникла во все просвещенные слои общества, хотя, и довольно часто, это был не вопрос просто престижа, но элементарного качества. Ф. Чуев: «…Молотов стал хуже слышать и говорит, что попросил в “кремлевке” достать ему слуховой аппарат. Ему сказали, что наш не годится, лучше заграничный, а для этого надо дать взятку…» (79).

Хроническая болезнь, десятилетиями провоцируемая недостатками отечественного производства, вышла из-под контроля. Взятки, чтобы достать импортный дефицит, взятки, чтобы выехать за рубеж… Взятки (то, что платят за желаемое) верный индикатор – «там» жить лучше. Не разбираясь, что «лучше», какой ценой «лучше» – вообще, «всё лучше». Витрина западного мира предлагала красивую картинку, и мы восприняли ее как истину в последней инстанции. Ибо другие «истины» уже прочувствовали на собственной шкуре.

Э. Лимонов: «Перейдя на терминологию капитализма, они незаметно для себя перешли и на практику капитализма». От экономических теоретических выкладок харьковского экономиста Евсея Либермана[176] и реформ Алексея Косыгина, то есть попыток спасти все здание социализма, элита перешла к воплощению западных стандартов исключительно для себя. Автор предисловия к фундаментальной «Номенклатуре» О. Крыштановская описывает идеального мужчину в тогдашнем понимании либерально настроенной интеллигентной девицы: «Шел 1981 год. Он только что вернулся из загранкомандировки, по-заморски одетый, благоухающий ненашенскими духами, полный МИДовского снобизма и иронии к “совку”» (82). Очень скоро они, «полные иронии», придут к власти.

Интеллигенцию измучило страстное желание жить современной западной жизнью, так сказать, быть в курсе дела: от Хемингуэя и «Битлз» до джинсов и сувениров. Духовная свобода смешалась со свободой потребления. О каком чувстве собственного достоинства можно говорить, где «у советских собственная гордость»? Ю. Нагибин: «…вспомнилось, как наши журналисты грабили магазин какого-то еврея возле бульвара Пуассонье. Тюками выносили шубы из заменителей, нейлоновые рубашки и носки, дамские костюмы из поддельной замши и кожи, обувь из синтетики, а платили как за один галстук или майку. А когда мы уезжали из Гренобля, они с корнем вырывали выключатели, штепсели и проводку в отведенных нам квартирах, совали в рюкзаки бутылки из-под шампанского, оборудованные под настольные лампы, отвинчивали дверные ручки, розетки, замки, пытались выламывать унитазы. До этого они обчистили столовую, не оставив там ни солонки, ни перечницы, ни уксусницы, ни соусницы, ни бумажной салфетки» (83). Мародерство – всегда симптом разложения.