Фронда. Блеск и ничтожество советской интеллигенции

Эту страну, при всех ее недостатках, и предала элита государства. Жертвы народа в 1920-1930-е годы оказались напрасными. Советский Союз умер, а вместе с ним умер и феномен советской интеллигенции. Она хотела свободы, и ее освободили – от ответственности, и от власти. Мудрый Шульгин в разговоре о сущности власти (еще в 1974 году) заметил: «Власть – она одна, и ее, матушку, делить с кем-либо негоже. Слишком драгоценный дар, нельзя было ее распределять по партиям… А многопартийность… да мало ли о чем болтают на перегонах между политическими станциями? Пустые разговоры для простодушных» (104). Ну, что тут добавишь?

Глава 9 С Христом за пазухой

I

Для понимания глубинных процессов, происходящих вокруг, необходимо иметь представление о менталитете народа, о его исконных смыслах, продиктованных самой организацией его жизни. А она определена сложившимися условиями выживания на той или иной территории. Экономическая жизнь народа – в суровых условиях нашей далеко не курортной территории – подразумевает совместные усилия для выживания, коллективизм, как фундамент крестьянской общины. Православие оказалось максимально приспособлено к тому, чтобы стать идеологической догмой, освящающей эти устои, а потому пустило глубокие корни в крестьянской среде. Индивидуализм, личное обогащение, с которым воевали большевики, противоречат не только патриархальным экономическим устоям русской деревни, но и православной церковной традиции.

Хотя христианская религия и социальная религия в начале ХХ века конкурировали в России на одном, как бы выразились сейчас, электоральном поле, они тесно взаимосвязаны. Архетип коллективистского социализма и мечта о грядущем «золотом веке» вышли из раннего христианства, и пропагандировала их определенная секта, называвшаяся «интеллигенцией». Н. Бердяев отмечает в своем труде «Истоки и смысл русского коммунизма» эту важнейшую связь: «Религиозная формация русской души выработала некоторые устойчивые свойства: догматизм, аскетизм, способность нести страдания и жертвы во имя своей веры… Русские ортодоксы и апокалиптики и тогда, когда они в ХVII веке были раскольниками-старообрядцами, и тогда, когда в ХIХ веке они стали революционерами, нигилистами, коммунистами. Структура души остается та же, русские интеллигенты революционеры унаследовали ее от раскольников ХVII века» (1).

В борьбе за новый общественный уклад и нового человека столкновение большевизма и церкви оказалось неизбежно – тоталитарное государство подразумевает единую идеологию. Перед революционерами, самими исповедовавшими принципы коллективизма, стояла задача направить вековые инстинкты народа в нужное им русло. Иначе говоря, воспользоваться духовными ресурсами народа ради достижения конкретных материальных целей.

Политические убеждения человека – это во многом вопрос его веры в то, что тот или иной путь развития страны лучше для граждан и государства. Разумеется, я не говорю о тех политиках, которые меняют убеждения ежеминутно, в зависимости от конъюнктуры, но о настоящих целеустремленных лидерах. Гюстав Лебон: «Социализм, может быть, восторжествует на короткое время, главным образом, благодаря своим проповедникам… Они знают, что толпа ненавидит сомнения, что она принимает только крайние чувства: энергичное утверждение или такое же отрицание, горячую любовь или неистовую ненависть. Они знают, как возбудить и развить эти чувства» (2).

Во многом большевики были именно такими – фанатичными в убеждениях и искренними в вере, что построение коммунизма лишь вопрос ближайшего будущего. Их уверенность передалась народу и породила уникальный феномен энтузиазма строительства советского государства в первые годы его существования. Но реформация заканчивается успокоением, а революция – стагнацией и вырождением дорвавшихся до власти лидеров.

Разумеется, на первом этапе революции полностью разделить народные представления о счастье, «божьем царстве» и перевести их в необходимую власти научную плоскость материализма никаким комиссарам было не под силу. И «народ» в данном случае не значит исключительно некое «дремучее» крестьянство. Рабочий класс (во многом, вчерашние крестьяне) также тысячами нитей был связан с традиционной религией. Например, в 1925 году только 25 % рабочих знаменитого Ижорского завода, близ Ленинграда, считали себя атеистами. А ведь это передовой пролетариат – опора и надежда коммунистов. В 1927 году, то есть спустя десять лет после революции и в разгар антирелигиозной кампании, в таком крупном городе, как Пермь, иконы имели 70 % населения, не менее 30 % совершали религиозные обряды, 22,4 % посещали церковь (3).