Фронда. Блеск и ничтожество советской интеллигенции

Менялся строй, властная элита, общественные отношения… Церковь в ее старом понимании являлась мощнейшим тормозом задуманных преобразований, а ее влияние на массы опасным вариантом инакомыслия. Н. Бердяев справедливо указывает: «Коммунизм, не как социальная система, а как религия, фанатически враждебен всякой религии и более всего христианской. Он сам хочет быть религией, идущей на смену христианству, он претендует ответить на религиозные запросы человеческой души, дать смысл жизни!» (7) Столкновение с Православием, бывшим одним из столпов прежнего режима, стало неизбежным, значительная часть общества его хотела и к нему стремилась.

Не стоит забывать о революционном азарте огромного количества эмансипированных молодых людей, лишенных после Гражданской войны самого понятия о «преемственности поколений». Наоборот, они настойчиво стремились продемонстрировать свой классовый подход и свою особую историческую миссию, непохожесть и избранность, а потому легко становились исполнителями в антирелигиозных кампаниях. Комсомольцы 1920-1930-х годов испытывали к религии не более, чем презрение, они даже не считали ее верованием, так – суеверием. Но суеверием вредным, отвлекающим массы от главной заботы – построения царства справедливости на земле, а не на небе.

Руководила во многом безобразными антирелигиозными кампаниями созданная в 1922 году при ЦК РКП(б) секретная комиссия. Ее бессменным председателем был Емельян Ярославский. Здесь продумывались планы закрытия храмов, провокаций против священников, издания и распространения глумливой литературы. Ярославского при Сталине репрессировали – прикажете и по нему скорбеть?

С началом индустриализации борьба со священством и церковной организацией постоянно набирала обороты и закончилась откровенными погромами. До революции в Москве насчитывалось более 800 храмов, в 1936 году осталось всего лишь 36. Если в 1920-е годы служило около 60 тысяч священников, то к 1941 году в церковной организации их осталось всего 5665 человек (8). Время идеологического двоевластия навсегда кануло в лету – так, во всяком случае, виделось большевикам. Вера в могущество человеческого разума, казалась, превозмогает божественное провидение. Но эта вера, в свою очередь, сама превращалась в религию. Поменялась социальная мода – верить в Бога стало не модно, модно было верить в Коммунизм и Социализм.

В действительности же вера народа оказалась весьма поверхностной – как в Христовы заповеди, так и в Марксовы. Скорее – это вера в сверхъестественное, в чудо, которое поможет выживать в сложных климатических условиях с минимальными физическими затратами. Вера интеллигенции в глубинные народные нравственные силы, во всемогущество пресловутого Каратаева, также оказалась очередной лубочной нелепостью. Народ хотел «воли» и вседозволенности.

Это находило отражение в общественной, в личной жизни, и даже интимной сфере. Вопросы функционализма человеческого тела, открытости половой жизни, стали важным моментом в десакрализации таинства, понимания того, что человек (и его тело) принадлежит сам себе. Своей судьбой «сам человек и управляет», – как говаривал Иван Бездомный. А человеческая физиология – тот самый наглядный и простой пример, который может убедить каждого через собственные ощущения.

Сексуальная революция 1920-х годов объективно расшатывала вековые устои, на которых стояла патриархальная община – целомудрие, зависимость от одного партнера, влияние общественного мнения на принятие индивидуальных решений. «Религия, пытаясь примирить со скверной реальностью, уничтожала боевые порывы, принижала, сдавливала ряд телесных и общественных стремлений, сплющивая тем самым большую их часть в сторону полового содержания», – так писал в своей нашумевшей работе «Двенадцать половых заповедей революционного пролетариата» известный теоретик Арон Залкинд (9). Книга Залкинда имела широкий общественный резонанс. Ильф и Петров ее наверняка знали, а потому в хрестоматийной связке фамилий «Палкин – Чалкин – Галкин и Залкинд» усматривается дополнительный юмористический оттенок, заложенный соавторами.

«У нас религиозным усердием отличались только сектанты, всякие хлысты, трясуны, прыгуны, скопцы, частично староверы, а нормальные православные смотрели (и смотрят) на церковь только как на развлечение, праздники же для них – прямой повод налить морды без упреков жен и угрызений совести» (10). Присмотритесь вокруг – многое ли изменилось с той давней дневниковой записи Ю. Нагибина? Это по поводу происходящего сегодня церковного ренессанса.