Фронда. Блеск и ничтожество советской интеллигенции

Но отмеченный нами протест Н. Горбачева (как и академика И. Павлова) для интеллигенции, по сути, единичен. Во-первых, как уже сказано, до революции свободомыслящая интеллигенция сама недолюбливала религию, а потому не особенно стремилась ее защищать, видя в разгроме церкви необходимый элемент эмансипации народа. Во-вторых, те, кто все же осмеливался заступаться за священников, сами могли ожидать репрессий со стороны большевистской власти. «Во время кампании в защиту Сакко и Ванцетти (американских анархистов, позже казненных по приговору суда – К.К.) О.М. (Осип Мандельштам) через одного церковника передал на церковные верхи свое предложение, чтобы церковь тоже организовала протест против этой казни. Ответ последовал незамедлительно: церковь согласна выступить в защиту казнимых при условии, что О.М. обязуется организовать защиту и протест, если что-нибудь подобное произойдет с кем-либо из русских священников. О.М. ахнул и тут же признал себя побежденным» (12).

Вся отечественная интеллигенция смирилась с резким ослаблением влияния Православия. Она во многом считала это «признаком прогресса». А ради «прогресса» образованные люди готовы простить многое.

III

«Коммунисты любят подчеркивать, что они противники христианской, евангельской морали, морали любви, жалости, сострадания. И это, может быть, и есть самое страшное в коммунизме», – отмечал, в числе прочего, Н. Бердяев (13). Еще задолго до революции Ф. Достоевский в «Дневнике писателя» предрекал: «Интернационал распорядился, чтобы европейская революция началась в России. И начнется… Ибо нет у нас для нее надежного отпора ни в управлении, ни в обществе. Бунт начнется с атеизма и грабежа всех богатств. Начнут низлагать религию, разрушать храмы и превращать их в казармы, в стойла, зальют мир кровью, а потом сами испугаются…» Полагаю, что великий писатель был не столько «пророком» в значении какой-нибудь болгарской прорицательницы, сколь человеком, хорошо понимающим логику истории. Перед его глазами был пример Великой Французской революции, ею же вдохновлялись либералы-западники, а позже – большевики. А Французская революция религию не жаловала – и храмы закрывала, и священников казнила. Но чтобы якобинцев, наконец, потащили на гильотину, общество должно было достаточно устать от их безумств и испугаться. Собственно, то же самое произошло и в СССР.

На ранних этапах большевизма, когда борьба с христианством только набирала обороты, кроме чисто силовых методов принуждения к атеизму комиссия Ярославского использовала ещё и полный арсенал т. н. «мягкой силы». В борьбе с религией власти задействовали кинематограф, театральные постановки, выставки и карикатуры. Естественно, в ходу соответствующая литература – все эти «безбожники», «забавные евангелия» и «забавные библии». Даже деликатнейший Илья Ильф не отказал себе в удовольствии сочинить и опубликовать «Рецензию на Библию»: «Наряду с блестящими местами есть идеологические срывы: например, автор призывает читателя верить в Б-га». Как обычно Илья Арнольдович остроумен. И в его дальнейшей работе в соавторстве с Е. Петровым антирелигиозная тематика занимает важное место. Более того, отрицательный персонаж – жулик Остап Бендер – набирает в глазах читателя положительные баллы, когда идет на конфликт с представителями религиозного культа: «Великий комбинатор не любил ксендзов. В равной степени он отрицательно относился к раввинам, далай-ламам, попам, муэдзинам, шаманам и прочим служителям культа.

– Я сам склонен к обману и шантажу, – говорил он, – сейчас, например, я занимаюсь выманиванием крупной суммы у одного упрямого гражданина. Но я не сопровождаю своих сомнительных действий ни песнопениями, ни ревом органа, ни глупыми заклинаниями на латинском или церковнославянском языке. И вообще я предпочитаю работать без ладана и астральных колокольчиков».

Модным стало сравнивать религию с наркотиком и алкоголем, мимо чего также не прошли соавторы: «Остап наклонился к замочной скважине, приставил ко рту ладонь трубой и внятно сказал:

– Почем опиум для народа?

За дверью молчали».