Фуэте на Бурсацком спуске

— Демарш? Мой? Я, что ли, это все устроил?

— Жаль, что не вы. Так было бы больше шансов найти убийцу. Мы без него в ужасном положении. Завязка дана. Теперь пора писать, как доблестные органы успешно раскрывают это дело. Иначе история выглядит как порочащая нашу милицию. И что? А то, что мы связались и с ОГПУ, и с нашим НКВД, и еще лишь наша секретарь знает с кем, но никто не дает никаких гарантий. И информацию тоже не хотят давать. Но мы советская газета, и мы не можем дать сообщение о преступлении, не написав потом, что его раскрыли. О чем ты только думал, когда инициировал публикацию новости?

— Об убийстве замечательного человека, — честно признался Морской. — О том, что не хочу быть единственным, кто знает, что это не несчастный случай. О том, что убийце нельзя позволить спустить это с рук… О репутации нашей милиции уж точно не думал…

— А зря! Теперь придется. Надеюсь, я в начале разговора достаточно дала понять, каким недобрым может быть редактор? Вы же не хотите такого отношения? Короче, мы отводим колонку для новостей по этому делу и ежедневно станем оповещать читателей об успехах следствия. Если успехов не будет — найдете!

— И вы туда же, Серафима Ильинична? Ну как я их найду?

— Выходит, журналист не такой уж и сторонний наблюдатель. — хихикнул Коля, увлекшийся текущим разговором и простоявший все это время у двери. — Ну же, товарищ Морской, решайтесь! Похоже, устами Серафимы Ильиничны с вами говорит сама судьба!

8 Судьбоносный момент. Глава, в которой все портит жилищный вопрос

— Простите, не возьмусь, — Морской твердо решил не ввязываться ни в какие инсинуации, связанные с убийством Нино́.

— Правда? — Серафима Ильинична нехорошо сощурилась. — Хотите, может быть, до конца дней своих строчить передовицы?

Писать передовицы среди столичных журналистов считалось настоящим наказанием. Получая жуткие неповоротливые тезисы, ты должен был на ходу обернуть их в красивый текст. За недонесение нужной идеи карали очень строго, за творческую переработку мысли могли отдать под суд, за перебор с «писали явно под диктовку» уже кого-то как-то увольняли.

— Могу и построчить…

На Морского довод не подействовал. Не испугавшись НКВД, он, конечно, был готов пойти также и против начальства.

— Нельзя! — перешла на крик товарищ Гопнер. — Поймите вы, нельзя на страницах передовой советской газеты сообщить об убийстве и не написать потом о том, что его раскрыли. Советская действительность не терпит очернений… Все издания, что вчера дали заметку про костюмершу, сегодня вымаливают у милиции хоть какие-то сведения о прогрессе. Но мы с вами поступим иначе. Вы виноваты, вам и разгребать…

— Я дико извиняюсь! — снова вмешался Коля. — Но информацию вам давал я. То есть виновен я, меня и казните… А товарища Морского не надо. Он, хи-хи, мне еще пригодится.

Морской застонал, а товарищ Гопнер поправила очки, глянула в упор на нарушителя и рявкнула:

— Закройте дверь! — потом внезапно изменила тон: — С внутренней стороны. Садитесь, разговор вас тоже касается. Я, конечно, сама виновата, не проверила все до конца. Я помню, Николай, вы не думайте. Какой-то тип из служивых сказал, что дело уже почти раскрыто, а я поверила. В общем, я тоже виновата и вот теперь вас обоих прошу помочь. Ну, Николай, ну я же знаю, кто ваш дядя. Какие-то подробности вы сможете нащупать? Чуть позже надо будет придумать этой истории счастливый конец, и всех-то дел.

— Что значит «придумать»? — хмыкнул Морской. — Я театральный критик и эссеист, специализирующийся на истории Харькова. Я ни бельмеса не смыслю в криминалистике. Как я буду о ней писать?

— Легко, непринужденно, интересно. С иронией. Ну, как обычно пишете, Морской! Задача — держать читателя в напряжении, а потом обрадовать счастливой развязкой. Забудьте, что я говорила об информировании. Я погорячилась. Да бросьте! Вы же славитесь умением на ровном месте выстроить сюжет и всех очаровать, раз…вив из одного сомнительного факта громкую статью!

Морской даже не стал акцентировать внимание на том, что вместо «развив», товарищ Гопнер поначалу попыталась сказать «раздув». Сейчас, конечно, было не до этих глупых обид.

— Одно дело — додумывать сюжет в истории театральной постановки или биографии режиссера, а совсем другое — сочинять факты про реальное убийство. Вы это понимаете? — спросил Морской.

— Но классик же сказал, что жизнь — театр, а люди в нем актеры, — парировала Гопнер.

— Серафима Ильинична, я вообще внештатник, а не сотрудник. Имею право отказаться от задания. Редактор вы, вот сами и придумывайте, что хотите, про убийство… — Морской понимал, что переходит все границы, но не сдержался, что, вообще говоря, было ужасно. Потеряв расположение Серафимы Ильиничны, он оказывался в довольно плачевном положении. Других изданий было много, но объемы сотрудничества с ними не шли ни в какое сравнение с сотрудничеством в «Пролетарии».