Фуэте на Бурсацком спуске

— Смею вас заверить, — самодовольно ответил Мелехов. — Пели они существенно лучше и сильнее. Вы в курсе, что Литвиненко-Вольгемут в юности получала восхищенные отзывы лично от Шаляпина? А он, хоть и большой подлец, предавший Родину, чтоб ему там среди буржуев сейчас икалось, но в пении разбирался будь здоров. Короче, наши дамы еще какое-то время пели, как я и говорил, Дуленко тоже распевалась, хотя зачем такой красотке голос, я не пойму. Но в пять минут шестого я одержал победу. Откуда знаю время? А вот! — Мелехов гордо вынул из-за пазухи висящие на шнурке карманные часы. — За все годы в Харькове не продал, а если закладывал, всегда выкупал обратно. Я все же человек ответственный. — Внезапно он переключился на Ирину. — Вон, Ирина Александровна не даст соврать! Вы ж, Ирина Александровна, меня знаете! Мне можно верить.

— Вообще-то нет, — без намека на уважение к трудовому человеку сообщила балерина.

— Как нет? Что нет? — забеспокоился рабочий. — То, что водочкой иногда пахну, это не показатель. Это вместо парфюма, так сказать. Свою работу знаю, за чужую не берусь… Ответственный в меру компетенции.

— Возможно, — исправилась Ирина. — Просто вы сказали «вы ж меня знаете», а я не знаю вовсе.

— Это как? — Мелехов аж свесился с антресоли и завертел головой, позволяя рассмотреть себя со всех сторон. — Мы с вами столько лет работаем! С тех пор, как я в 21-м из Петрограда на Украину подкормиться приехал, я тут, в вашем, так сказать, распоряжении. Думал, годик поскитаюсь, жирок на кости наращу и обратно в консерваторию, но не сложилось. — Мелехов постучал себя по впалому животу. — Тут же ж и самогоночка в каждом доме, и бабы добрые, и рецептики всякие поддельные для аптек… Покатилась жизнь под откос. Но я не жалюсь! Вы ж меня знаете! Ой, ну не вы, так вон еще один гражданин-старожил мою порядочность засвидетельствовать может. Да, товарищ Михаил Александрович? Вы с когда в театре?

— Ну, положим, с 15 декабря 1919 года, — ответил вахтер неохотно. — Как из цирка 10 декабря 1919 года уволился, так сюда и поступил. Обе бумаги храню, как исторические ценности. Хотите проверить?

— Нет, зачем же… — растерялся Коля, но тут же нашел, о чем спросить Анчоуса: — А что это у вас, товарищ вахтер, вдруг ваше хриплое ворчливое «я» приутихло? Я без издевки! Мне действительно интересно. Вы говорите сейчас как нормальный человек, вы заметили?

— Волновался я шибко от этих ОГПУшников, — признался вахтер. — Не люблю, когда всякие гады вопросы задают. Нервничаю. А когда нервничаю — ничего с собой поделать не могу: говорю в два голоса. Невроз у меня такой старческий. Когда свои спрашивают — что ж не ответить. Поговорю с удовольствием. Если что не так спрашивать станете, крепкого словца не пожалею. А тех не пошлешь. С теми говорить ох как сложно… И просыпается тогда этот второй голос. Он мне самому страсть как надоел…

— Извините, что вмешиваюсь! — не выдержала Света. — Но мы отвлеклись. Вы, товарищ Мелехов, про день убийства рассказать хотели, помните?

— Ну, не то чтобы хотел. Но, раз уж, так сказать, пошло такое партсобрание… Стряслась тогда со мной одна дурная странность. Когда народ, наконец, ушел со сцены, пошел я за кулисы порядок навести. Перед спектаклем положено, чтобы занавес и софиты были на своих местах, и я решил сразу поднять штанкету. Гляжу, а она-то уже поднята. Я решил, что это Джон позаботился. Но теперь понимаю — убийца положил тело Нино́ между софитов и убрал его с глаз долой, подняв штанкету. Подъемный механизм у нас по последнему писку техники сделан. Я его как маслом смажу, так он почти беззвучно ходит. Хоть плавно тяни за цепь, хоть со всей дури дергай. А я как раз недавно все смазывал. Подсобил, выходит, негодяю… Злодей явно хотел обставить все, как несчастный случай. Дескать, свалилась Нино́ с верхнего мостика на софиты. Если бы ваш супруг, Ирина Александровна, не был таким хорошим врачом…

— Он журналист, — нечаянно поправила Света, но осеклась, остановленная резко выброшенной в ее сторону ладонью Ирины. Балерина явно и в довольно грубой форме просила помолчать.

— Вы думаете, — начала свою линию Ирина, — что преступник не знал о том, что внутри спектакля софиты опускаются? Хотел ли он, чтобы все увидели жертву, или пытался припрятать ее на потом? Мне важно понимать, не может ли быть так, что преступник намеренно хотел сорвать мою премьеру.

— Откуда мне знать, что хотел, а чего не хотел преступник? — справедливо заметил Мелехов. — Я умен, но не вездесущ. Хотя интуиция подсказывает, что, так как прием с опусканием софитов товарищ режиссер придумал уже после генеральной репетиции и обсуждал только с осветительным цехом, то преступник мог про этот ход и не знать…