Фуэте на Бурсацком спуске

Скрыпник поднял голову на секретаря и случайно встретился глазами с Морским:

— Товарищ Морской, что ж вы не рапортуете о приходе? Нам с вами партия не для того поручение дала, чтоб мы по приемным без дела околачивались. Пройдемте в мой кабинет, — он обернулся к обескураженной посетительнице: — Прошу меня простить, гражданочка, но тут дела, не терпящие отлагательств.

Морской нелепо развел руками.

— Глупо вышло. Извините, — прошептал он гражданке, прежде чем скрыться в наркомовском кабинете.

— И сделайте нам два чая, пожалуйста! — прокричал Николай Алексеевич в глубь приемной. После чего кивнул Морскому на кресло возле своего письменного стола и полез в шкаф за бумагами.

— Значится, из гостей города, — нарком положил перед собой список, быстро пробежался по нему глазами, выискивая фамилию Морского в графе «ответственный», и бодро заговорил: — Про Мессерера прекрасно. Про Горького — то, что надо. Про Есенина… — тут нарком недоуменно развел руками, — Владимир Савельевич, ну ты ж не маленький! Да, знаменитый пролетарский поэт, да, кумир всей страны, да, жил в Харькове целый месяц в 21 году, любил наш город, хулиганил в центральном парке и — что там у тебя еще? — а, вот! — написал тут свое знаменитое «по-осеннему кычет сова»… Но ведь самоубийца! Нет, про него не надо. — Лицо наркома внезапно потемнело. — Неправильно он поступил. Одним поступком безвозвратно перечеркнул все прошлые успехи. Самоубийство — это глупо, нелепо, недопустимо, не по-большевистски. Да?

Морской неопределенно кивнул. Он полагал, что, взяв билет и с боями прорвавшись в зал, сбегать, не досмотрев фильм до конца, конечно, глупо, но мало ли у кого какие обстоятельства. Бывают и безвыходные ситуации. Болезнь, в конце концов, — а про Есенина ходили слухи, позволяющие допускать психиатрию. Но не спорить же с наркомом? Тем более, тот уже снова взбодрился:

— Как там Маяковский вслед Есенину его же строки вернул? «В этой жизни помереть не трудно. Сделать жизнь значительно трудней!» Вот как! Таак, про Маяковского у нас пишет кто? Гельдфайбен. Ты же мне его и порекомендовал.

— Да-да, Григорий большой специалист по Маяковскому. Воссоздавал в мельчайших деталях все приезды Трибуна к нам. Общался с поэтом лично, опрашивал общих знакомых…

«Как всегда, не подкопаешься! Аж тошно», — продолжил Морской уже мысленно, вспомнив, как распекал приятеля за граничащую с занудством доскональность в работе с фактажом.

— С гостями хватит, давай про жителей! — вернул Морского в реальность хозяин кабинета. — Про Тальори — хорошо. Про Дунаевского — чудесно. Только что ж они у тебя все в Москву и Ленинград поуезжали? Спасибо, конечно, и на том, что уехали, куда надо, а то всякое бывает… Надо бы для харьковской части найти того, кто остался.

— Простите, — удивился Морской, — я подавал несколько эссе про наших современников, вы, видимо, еще не добрались… Они не уехали. И не собираются, насколько мне известно. Любят Харьков, любят Украину. Там про Кулиша, про репетицию у Леся Курбаса…

Нарком нахмурился и поднял от бумаг тяжелый взгляд. Морской осекся, предчувствуя беду.

— Я не добрался, да. И не доберусь. Тебе так лучше будет, — и пояснил с явной горечью: — С ними дело гиблое. Не время сейчас. Слыхал о вредителях в комиссии по украинизации и их попутчиках из интеллигенции? То-то! Двурушничают: отсчет времени от Великой Октябрьской ведут, идеалы коммунизма воспевают, а сами людей от центра отворачивают. Порочат имя украинского большевика, хвылевизмом своим бросают тень на верных товарищей. За украинскую культуру ратуют, и сами же ее под нож толкают, психопаты хреновы… — Нарком тихо, но смачно выматерился. — И не смотри на меня так! Самому больно! Кулиш мне друг взаправдашний! Да, друг. Но дело партии важнее. Нам сейчас персоналии нейтральные нужны. Без национального уклона. Сечешь? Знаю, что все наоборот еще недавно говорил. Но куда деваться? Меняется все, сам видишь. Враг не дремлет.

Морской, как ни был огорчен и взбудоражен, все же понимающе кивнул. Нарком между тем вытянул из ящика стола листы с печатным текстом и красными, написанными от руки, примечаниями на полях. Морской узнал свою статью про «Березиль». Ту самую, до которой Николай Алексеевич якобы «не добрался». — Сам текст хороший, но по сути… Хотя… — он принялся читать начало. Довольно бегло, но воспроизводя все акценты с точным пониманием. — «Харьков — город вахтеров. Если ты, товарищ, действительно хочешь попасть куда-то (а не просто потолковать с себе подобными в очереди за пропуском), сразу иди на проходную. Победишь вахтера — победишь все учреждение. Чтобы попасть на репетицию в «Березиль», вашему покорному слуге пришлось пойти на небольшое ухищрение». — Нарком отвлекся от чтения и вновь посмотрел на Морского. — Прям жалко убирать материал.

— Так, может, все же? — с робкой надеждой спросил Морской.

— Ладно. Отдельной статьей в какой-нибудь периодике этот текст обкатай. Посмотрим, что критика скажет.

Морской состроил кислую мину.