Фуэте на Бурсацком спуске

Ирина кивнула и решительно направилась следом за актрисой. За деревянной дверью подъезда, утепленной изнутри прибитыми к щелям матрасами, начинался длинный светлый коридор. С одной стороны одна за другой шли двери комнат, с другой располагались окна, между которыми стояли столы, ящики, коробки и прочие, приспособленные под кухонные нужды, поверхности. Ванда Адольфовна дошла до середины коридора и постучала.

— Литовкин, подъем! Возвращаю вам ваше сердце! Заберите, пожалуйста!

Увидев удивленных зрителей, она пояснила:

— На первом этаже за окно никакие продукты выставлять нельзя, покрадут. Потому товарищ Литовкин вывесил сетку с вот этой подозрительной субстанцией, которую почему-то считает говяжьим сердцем, в форточку над моим примусом. Сдал, так сказать, на ответственное замороженное хранение. Но котам закон не писан. Покусали ваше сердце, товарищ Литовкин! Я за него больше не отвечаю! Пойдите снимите его, пожалуйста! — Дверь никто не открывал. — Тьфу ты! А он ведь в «Диктатуре» занят… Значит, тут его нет. Репетирует. Придется оставить его сердце висеть до вечера. Коты будут в восторге.

— Ванда Адольфовна, — решившись, начала Света. — Я хотела спросить. Ну… — она сбилась, не находя подходящих слов.

— Не замечали ли вы в поведении Нино́ чего-то странного в последнее время? — не к месту «пришла на помощь» Ирина. И пояснила: — Ребята расследуют убийство. Активисты от общественности. Большие умнички…

— Хорошо, что расследуют. Нино́ было бы приятно. Ей нравилось быть в центре внимания, — сказала актриса, снова погрустнев. — Замечала ли в ней что-то странное? Конечно. Нино́ была бы не Нино́ без своих причуд. То есть ничего необычного. Все как всегда. Странность на странности сидит и странностью погоняет. Такие уж мы с ней причудливые старушки.

— Никакие вы не старушки! — выпалила Света. — И сказать я хотела вовсе не это. Я… — тут Света снова запнулась. — Я…

— Если вспомните, что хотели, заходите. Я пока уберу в кабинете Леська наверху. — Ванда Адольфовна явно устала ждать, пока Света соберется с мыслями. — Дверь, напротив которой нет примуса, — это и есть кабинет.

— Да что ж такое! — чуть не плача, пожаловалась Света, едва старушка ушла. — Открываю рот, и мысли сами куда-то разбегаются. Я про роли хотела спросить. Она так давно не выходит на сцену, что мой батька ужасно волнуется. Они с матусей большие ее поклонники. Будет ли она еще играть? Или слухи о том, что сын побаивается задействовать мать в спектаклях, потому что не решается управлять ею, правдивы? Я так хотела спросить…

— Простите, — Ирина неожиданно поняла, что́ натворила. — Это я влезла со своими расспросами… Но все это легко исправить. Пойдемте наверх! Нам все равно еще к Петрицким заходить…

— Только сначала все же осмотрим комнату Нино́! — рыкнул Коля и решительно порвал ленту с надписью «опечатано» по линии стыка косяка с дверью. Кроме ключа от комнаты жертвы, дядя Илья, отправляя троицу в путь, дал ему еще и нужный штамп, чтобы запечатать дверь заново.

Как и ожидалось, обыск не принес ничего нового. На полу, поверх старой шторы, валялся ворох каких-то вещей.

— Это костюмы из театра. Нино́ иногда брала работу на дом и что-то тут с ними мудрила. А штора — вместо мешка. В нее удобно все заворачивать, — пояснила Ирина. — Нино́ еще шутила, что она, как Дед Мороз, ходит с мешком за плечами, всем раздает подарки и требует взамен стишки и танцы, разве что список плохих детей товарищу Сталину не относит. Мы смеялись. Боже, сколько же мы с ней все время смеялись!

Ирина вдруг сильно побледнела и расплакалась.

— Простите, не могу тут находиться… Столько воспоминаний. Кажется, будто Нино́ вышла вскипятить чайник и все… Я… Я лучше пойду наверх. Мы все равно не знаем, что искать… Зря мы сюда пришли…

— Я с вами! — на этот раз Света решила не оплошать и расспросить Яновичеву во что бы то ни стало.

* * *

Чтобы попасть на второй этаж, нужно было снова выйти на улицу и зайти в соседний подъезд. Сразу за дверью вверх убегала крутая узкая бетонная лестница, из-за размеров которой жильцам при переездах приходилось, на итальянский манер, затаскивать мебель на ремнях через окна. На этаже все было так же, как внизу, только вместо штор, любовно украшающих окошки коридора Нино́, тут на стеклах красовались рисунки самого разного толка. От всегдашних подъездных пошлостей до настоящих произведений искусства, оставленных, например, частенько приезжающим по делам в Харьков художником Самокишем. Ирина видела его лишь единожды, но составила самое благоприятное впечатление. Несмотря на почтенный возраст и регалии, здороваясь, он вытягивался по струнке, щелкал воображаемыми шпорами и принимался шутить. Когда Нино́, завидев Самокиша, притащила зубной порошок, разведенный водой, и уговорила художника расписать окно, Петрицкие даже немного поворчали. А сейчас гордятся рисунком и непременно рассказывают всем гостям, кто и когда его делал.

— Я вас догоню! — шепнула неугомонная Света и отправилась к Ванде Адольфовне.