Фуэте на Бурсацком спуске

Ирина сделала глубокий вдох, загнала плохие эмоции в дальний угол сознания и постучала в последнюю дверь коридора. Как всегда, заходя к Петрицким, Ирина улыбнулась и сощурилась от обилия света. Большущая комната на три окна, прежде всего, была мастерской художника, а уж потом спальней и гостиной. Тахта, накрытая разноцветным ковром, пряталась от света за небольшим шифоньером, по ту сторону которого стоял небольшой круглый столик для приема гостей. Но главным действующим лицом в комнате были большие, выставленные буквой Т столы, служившие Анатолию Галактионовичу для работы. Впрочем, это днем. Вечерами же ковер с тахты перемещался на пол и на него, кто по-турецки, кто на коленках, кто полулежа, усаживались многочисленные гости. Возвышенные дискуссии о новом театре и смысле жизни перемежались забавными бытовыми историями или даже грубыми анекдотами. Все это называлось «Жаткинские посиделки». Морской частенько брал на них Ирину. Его же, разумеется, ввела в весь этот круг Нино́.

— Невозможно поверить, что ее больше нет, правда? — спросила Лариса, словно читая Иринины мысли. — Анатоль сказал, что с ней ушла эпоха. О, все ее рассказы про балетных! Вы помните? Так мило было слушать. Все рушится. Мы уже будем все совсем другими. Еще и эти, чтоб их, переезды. Мы с Курбасами очень скоро отъезжаем в отдельные квартиры за Госпромом. Конечно, это хорошо, но ведь и страшно. Жить всем отдельно — это как-то даже не представимо. Вокруг кого же будут чаепития? Народ пойдет к нам или к Курбасам? И пойдет ли…

— Как обычно, вокруг вас, — улыбнулась Ирина. Лариса тоже служила в опере, и, хоть была всего на год младше Ирины, казалась при этом лет на сто наивнее и хрупче. И в тысячу раз добрее. Ее хотелось радовать. — Вы, Ларочка, себя недооцениваете. Народ не на рассказчика идет, а на хозяйку.

— Ой! Что ж я даже кофий вам не предложила! — по-своему поняла комплимент Лариса.

Пока Ирина отказывалась и объясняла, что заскочила на секунду, лишь передать приглашение Анатолия Галактионовича в кафе «Пок»… Пока Лариса рассказывала, что вся редакция «Нового поколения» теперь перебралась в кофейню (и даже портрет главного редактора Семенко Анатоль написал в антураже «Пока»!)… Пока обсуждали, как это плохо (ведь в «Поке» плохое освещение, и даже у Ларисы, которую уговорили переводить французскую периодику для «Поколения», болят глаза!)… прошла уйма времени.

— Тук-тук! — прокричала Света из коридора, стесняясь заходить. — Мы уходим!

Конечно, Лариса пригласила девочку войти. Ирина рассказала про расследование.

— Удачи вам! — искренне пожелала Лариса, даже не зная, что дословно повторяет собственного мужа. Затем, вздохнув, посмотрела на старое продавленное кресло, прячущееся под окном за столами. — Мы очень с ней дружили. Очень-очень! В последний раз она у нас была за день до смерти. Сидела вот тут в кресле Сашка́ и шила.

— В кресле Сашка?

— Да. Сашенька Довженко, тот, что снял «Звенигору», наш друг. Всегда, пока жил в Харькове, сидел у нас вот в этом кресле. Собственно, с этого кресла мы и отправили его в большое плавание. Ну, то есть в кино. Супруге Сашка, Варечке, была нужна операция, и мы всем миром стали думать, чем помочь, где раздобыть средства. И оказалось, что друзья с Одесской киностудии ищут сценарий. Ребята сделали так, чтобы работа досталась Сашку, хотя он и боялся браться за новый для него жанр. А потом понеслось. Уехал в Одессу, влюбился в кино, буквально тронулся на всех этих монтажах и планах…

— А жена?

— Вареньке сделали операцию, но она потом еще долго болела. Нино́ все это знала и, тоже обожая это кресло, смешила нас, утверждая, мол, тоже станет скоро кем-то молодым и знаменитым… Ну как же так? Вот тут она сидела. Вшивала дробь и прочие железки внутрь пачки какой-то балерины и болтала с Вандой Адольфовной, которая раскладывала ей какое-то гадание…

— Что делала? — хором переспросили гостьи и наперегонки кинулись вниз.

— Она вам говорила, что вшивать дробь в пачку не станет, так? — уточняла Света на ходу.

— Да! Утверждала, что это верх глупости! Уверяю вас, если уж она решила портить вещь, значит, у нее на то были самые веские причины. А я еще удивилась, что́ в комнате Нино́ делает Галюнина пачка. А вот оно как!

— Как вы узнали, чья пачка, они же одинаковые?

— Она подписана, я просто прочитала. С тех пор, как нам Большой театр отдарил множество своих костюмов, по подписям на них можно изучать историю балета. Химический карандаш — вечная штука. Я видела сарафан Веры Коралли из «Саламбо» и туфли Кякшта, закончившего карьеру в 1910 году. У нас не драмтеатр, поэтому — и это очень глупо — не костюмы шьют под исполнителя, а исполнителя подбирают такого, чтобы, кроме техники танца, подошел бы еще по габаритам и размеру ноги к имеющемуся классическому костюму данной роли. Нино́ боролась с этим, как могла…

Девушки уже зашли в комнату Нино́.

— С чем боролась? — спросил Николай, просматривающий старинный фотоальбом. — Нет, не не важно! — возмутился он, когда Ирина отмахнулась от ответа. — За эту борьбу ее могли и убить.