Фулгрим

Люций бесстрастно наблюдал за ее действиями.

— Зачем ты это сделала? — спросил он.

— Чтобы никогда не забывать того, что случилось, — ответила она, протянула ему нож и закатала рукава, показывая множество шрамов и свежих порезов. — С помощью боли я запоминаю обо всем, что произошло. Если я испытываю боль, значит, я никогда ничего не забуду.

Люций кивнул и медленно провел пальцами по своему искривленному носу. Серена видела, что мысль о нарушенном совершенстве лица вызвала в душе Люция гнев и задела его гордость. Странное чувство охватило ее — как будто ее слова наполнились новыми смыслами, как будто в них таилась необъяснимая власть. Это ощущение переполняло ее, просачивалось в воздух и заполняло все пространство между ними непонятным напряжением.

— Что случилось с твоим лицом? — спросила Серена, страшась утратить новое ощущение.

— Сын шлюхи, варвар по имени Локен сломал мне нос, обманув в честном поединке.

— Он ранил тебя? — спросила она, и звуки медом протекли в его уши. — Я хотела сказать, не только физически.

— Да, — глухо ответил Люций. — Он разрушил мое совершенство.

— И ты жаждешь ему отомстить, правда?

— Я скоро убью его, — поклялся Люций.

Серена улыбнулась, поднялась на цыпочки и положила руки на его нагрудник.

— Да, я знаю, так и будет.

Он взял у нее нож, и Серена направила его руку к лицу.

— Да, — кивнула она. — Твое совершенное лицо уже погибло. Сделай это.

Он кивнул в ответ и быстрым движением запястья глубоко разрезал щеку. Вздрогнув от боли, Люций снова поднял нож с каплями своей крови и провел такую же линию на второй щеке.

— Теперь ты никогда не забудешь Локена, — сказала Серена.

Фулгрим бродил по своим покоям, переходил из одной комнаты в другую и не переставал размышлять над словами эмиссара Бракстона. Он пытался скрыть тревогу, когда выслушивал принесенные известия, но подозревал, что этот человек догадался о его состоянии. Фулгрим описал мечом сверкающую дугу, и лезвие рассекло воздух, издав звук рвущейся ткани.

Сколько он ни пытался забыть слова эльдарского прорицателя, они вновь и вновь возвращались к нему. Как ни старался отделаться от лживых предсказаний ксеноса, они не оставляли его в покое. Известия Бракстона и поручение Совета Терры проверить деятельность Хоруса и Ангрона подтверждали правоту прорицателя.

— Этого не может быть! — крикнул Фулгрим. — Хорус никогда не предаст Императора!

Ты уверен?

Раздавшийся голос вызвал очередной укол тревоги.

Он больше не мог обманывать себя и считать голос проявлением своего собственного подсознания, это было что-то совершенно иное. С тех пор как портрет был доставлен в его каюту, беспристрастный советчик из его головы каким-то образом перебрался в пастозные краски полотна, и картина менялась в соответствии с его высказываниями.

Такая способность приспосабливаться поразила Фулгрима, но каждый раз, когда ужасные подозрения закрадывались в его мозг, восхищение и радость от созерцания картины заставляли сомнения таять, словно снег под жаркими лучами солнца.

Он повернулся к грандиозному холсту, созданному гениальной кистью Серены д'Анжело; великолепие портрета не уступало изумлению от того, во что превратилась картина за несколько дней после ее пребывания в апартаментах.

Фулгрим перешагнул через валявшиеся на полу обломки и пристально всмотрелся в свое лицо, запечатленное на холсте. С портрета на него смотрел гигант в пурпурных доспехах, с изысканным и величественным лицом, точным отражением его собственного. Глаза искрились, словно он вспомнил давно забытую шутку, изгиб губ выдавал некоторое лицемерие, а сдвинутые брови свидетельствовали о роящихся в голове грандиозных замыслах.

Не успел Фулгрим отвести взгляд от картины, как полотно сморщилось и губы зашевелились:

А вдруг он говорил правду? Если Хорус действительно отрекся от Императора, на чью сторону встанешь ты?

Ужасные способности портрета вызывали на обнаженном теле Фулгрима холодную испарину, и все же он жаждал снова услышать этот голос, обладающий волшебной притягательностью, как голоса сирен. Не раз он собирался рассечь полотно мечом, но страх увидеть уничтоженной такую красоту всякий раз его останавливал.

Рот на портрете снова искривился от усилий, и снова послышались слова:

Он же лучший из вас. Если Хорус отвернется от Императора, куда пойдешь ты?

— Этот вопрос не имеет смысла, — откликнулся Фулгрим. — Такая ситуация никогда не возникнет.

Ты так думаешь? — Портрет засмеялся. — Хорус уже сейчас выращивает семена мятежа.

Фулгрим скрипнул зубами и направил меч на собственное изображение.

— Я тебе не верю! — закричал он. — Ты не можешь этого знать.

Но я знаю.

— Откуда? — спросил Фулгрим. — Ты не часть меня, ты не можешь быть мной.