Фулгрим

На выложенных плиткой стенах и металлическом потолке медицинского отсека взгляду было не за что уцепиться, слуги и сервиторы апотекария Фабия поддерживали повсюду безукоризненную чистоту. Соломон, лежа на кровати и ожидая, пока срастутся кости, разглядывал их день и ночь и чувствовал, что скоро сойдет с ума от этой ничем не нарушаемой белизны. Он не мог вспомнить, сколько прошло времени с того момента, когда штурмкатер упал в океан во время решающей атаки на лаэров, но казалось, что миновала целая жизнь. Он помнил только боль и темноту, помнил, что отключил большую часть жизненных функций и ждал, пока спасатели вытащат его переломанное тело из груды металла, некогда бывшей боевым кораблем.

К тому моменту, когда к нему вернулось сознание, он уже лежал в апотекарионе «Гордости Императора», Лаэран был давно покорен, но цена победы оказалась неимоверно высокой. Апотекарии и медики беспокойно сновали взад и вперед по медицинской палубе, полностью отдавая себя исполнению долга, чтобы как можно больше воинов могли вернуться в строй, и как можно скорее.

За Соломоном ухаживал лично апотекарий Фабий, и воин был рад этому, зная, что Фабий — один из лучших и опытнейших хирургов Легиона. По обеим сторонам помещения тянулись ряды больничных коек, примерно пятьдесят были заняты ранеными Астартес. Такого количества находящихся на излечении братьев Соломону еще ни разу не приходилось видеть. И он не знал, сколько еще Астартес находятся на остальных медицинских палубах.

Окружающая обстановка вызывала у него меланхолию. Хотелось поскорее покинуть это место, но силы еще не вернулись, и все тело непереносимо болело.

— Апотекарий Фабий сказал, что ты и глазом не успеешь моргнуть, как снова очутишься в тренировочной камере, — сказал Юлий, словно прочитав мысли Деметра. — В конце концов, у тебя всего лишь сломано несколько костей.

Юлий Каэсорон сидел на стальном стуле возле кровати. Его свежеотполированные доспехи блестели, а полученные в боях царапины и вмятины уже были исправлены оружейниками Легиона. На наплечнике доспехов печатями из красного сургуча были прикреплены новые свидетельства его подвигов и героизма, записанные на длинных полосках кремового пергамента.

— Какие несколько костей! — воскликнул Соломон. — При ударе мне переломало все ребра, обе руки и обе ноги, даже череп раскололся! Апотекарий сказал, что я только чудом сохранил способность ходить, а когда в конце концов до меня добралась поисковая партия, воздуха в доспехах оставалось лишь на несколько минут.

— Ну, тебе ведь не угрожала реальная опасность, — заметил Юлий, пока Соломон, морщась от боли, пытался приподняться на своем ложе. — Как ты говорил? Боги войны не допустят твоей смерти на такой пустяковой планете, как Лаэран? Они и не допустили, не так ли?

— Нет, — проворчал Соломон, — кажется, не допустили, но они не позволили мне принять участие в финальной битве. Я пропустил всю потеху, когда ты завоевывал славу рядом с Фениксийцем. — Он заметил тень, на мгновение омрачившую лицо Юлия. — Что произошло?

Юлий пожал плечами:

— Даже не знаю. Просто… Я не уверен, что ты захотел бы в финале оказаться рядом с примархом. В этом храме… было что-то неестественное.

— Неестественное? О чем ты говоришь?

Юлий оглянулся по сторонам, словно опасаясь, что его кто-то услышит.

— Это трудно описать, — продолжил он. — Сол, мне казалось… Мне казалось, что сам храм ожил. Знаю, это звучит глупо…

— Живой храм? Ты прав, это звучит глупо. Как храм может быть живым? Это же просто здание.

— Я и сам не понимаю, — признался Юлий. — Но мне так показалось. Я не знаю, как еще это описать. Ощущение было пугающим и в то же время прекрасным: все эти цвета, звуки, запахи… При всей моей ненависти, я уже тогда думал о нем с тоской. У меня обострились все чувства, и я ощущал приток энергии…

— Похоже, мне надо бы там побывать, — вставил Соломон. — Как раз притока энергии мне и не хватает.

— Я даже возвращался туда вместе с группой летописцев, — со смехом сказал Юлий, но Соломон уловил в его голосе смущение. — Они считали, что я оказываю им великую честь, сопровождая на поверхность планеты, но я сделал это не ради них, а ради себя.

— А что думает по этому поводу Марий?

— Он ничего не видел, — ответил Юлий. — Третья рота так и не добралась до храма. К тому времени, когда они расчистили себе путь, сражение закончилось. Марий сразу вернулся на «Гордость Императора».

Соломон закрыл глаза, представив терзания Мария, когда тот, прорвавшись к полю боя, обнаружил, что победа уже завоевана. Он уже слышал, что Третья рота не смогла выполнить тщательно разработанный план Фулгрима, и понимал, какие мучения испытывал его друг при мысли, что он подвел своего примарха и не выполнил долг.

— Как держится Марий? — спросил он немного спустя. — Ты говорил с ним?

— Почти не говорил, — ответил Юлий. Он заперся на оружейной палубе и день и ночь работает со своими воинами, чтобы впредь они не смогли потерпеть неудачу. И он, и его Астартес сгорали от стыда, но Фулгрим их простил.