Фультон

Никогда еще французская наука не соединяла одновременно столько славных имен. Лагранж возглавил научную механику. Труднейшие математические проблемы были поставлены и разрешены им с исключительным блеском. Имя Лапласа, написавшего «Небесную механику», ставилось рядом с именем великого Ньютона. На вопрос, почему в своих сочинениях о создании вселенной он не упоминает о боге, Лаплас, говорят, отвечал, что он не нуждался в этой гипотезе. Лежандр и Куломб дали выражение главных законов электричества и магнетизма. Фурье вывел свои знаменитые формулы распространения теплоты. Монж — механик и математик, военный инженер, директор оружейных и литейных заводов республики, основатель Политехнической школы. Борда — остроумный физик и экспериментатор, вместе с Лапласом и Монжем выполнивший по поручению революционного правительства огромную работу измерения градуса широты, легшую в основание метрической системы. Бертолле, друг и продолжатель работ великого Лавуазье — признанный глава новой химической школы. Лазарь Карно — талантливый механик и «организатор победы», создавший из ничего военную промышленность молодой Французской республики. Леблан — открывший способ изготовления соды. Клод Шапп — изобретатель оптического телеграфа, и десятки других выдающихся деятелей науки и техники на рубеже двух столетий, — все они живыми людьми прошли перед глазами Фультона. Ни одного открытого заседания Академии, особенно если на нем ожидался интересный доклад, не пропускал Фультон. Но академические заседания и дискуссии были для него лишь редкими праздниками. Рабочие будни заполнялись посещением лекций в Сорбонне, работами в лабораториях и библиотечными изысканиями. Часто посещал Фультон и книжные ларьки у Нового моста.

Барлоу посоветовал своему другу хорошо изучить французский язык. «Фрацузы, — говорил он, — пренасмешливая нация. Здесь самые остроумные мысли будут подняты на-смех, если они будут высказаны дурным языком». Характерный американский акцент все же остался в разговоре Фультона, особенно в минуты волнения.

Почти семь лет, с небольшими перерывами на поездки, с 1797 по 1804 год, прожил Роберт Фультон в Париже, непрерывно расширяя свои познания, напряженно работая над новыми техническими проблемами. События политической жизни мало интересовали Фультона. Французская экспансивность и впечатлительность расходились с англосаксонской сдержанностью и некоторой холодностью его характера. Фультон мог загореться лишь тогда, когда дело касалось его изобретений и идей.

Еще меньше привлекали его общественная жизнь и развлечения французской столицы. Фультон уже не застал суровых дней революции. С победой спекулятивной буржуазии наступила резкая перемена в общем укладе жизни Парижа.

Девятое термидора развязало то, что было приглушено террором и якобинской цензурой. Состоятельные слои парижского населения, как бы вознаграждая себя за долголетнее воздержание, бросились в вихрь развлечений. Наконец-то пришла их пора, пора «благоразумных» людей, уважающих частную собственность… Санкюлоты и жители грязных предместий не осмеливались больше появляться в центре Парижа, чтобы угрожать Директории. Пушки восемнадцатого вандемьера надолго отучили парижскую бедноту пытаться выражать свое мнение…

Жажда наживы, безудержные спекуляции, продажность и страсть к наслаждениям («хоть день, да мой») сделались характерными чертами эпохи времен Директории. Сотни танцевальных зал и игорных домов заменили собой когда-то популярные клубы и секции якобинцев. Концерты, кафе и театры были переполнены разношерстной веселящейся публикой. Балы и маскарады сменялись сумасшедшими карнавалами. Танцы и музыка кружили голову парижанам. А в рабочих предместьях головы кружились от хронической голодовки, от холода и тревоги за будущее.