Für Elise (СИ)

Они наткнулись на барона в зале, где он стоял напротив Гертруды, сосредоточенно разглядывая каменное лицо. Впервые на памяти Элизы Александр задумался о чем-то настолько сильно, что не заметил чужого появления — только когда Даниэль громко окликнул его, он пришел в себя.

— Твои цветы, — бросил Даниэль небрежно.

— Хорошо, — кивнул барон. — Тебе нужно отдохнуть, Даниэль. Мы продолжим позже.

Он хотел возразить, но, бросив недовольный взгляд на Элизу, замолчал и отдал Александру корзину. Рядом с ними она чувствовала себя лишней, и это чувство, вместе с неконтролируемым желанием убежать и спрятаться, лишь бы не мешать, пробуждали в ней что-то еще — до этого почти что незнакомое, но не менее тяжелое и гадкое.

В такие моменты Даниэль раздражал ее. Ей хотелось, вздернув голову, отчитать его за грубость и фамильярность и заставить извиняться, хоть никакого права она на это не имела, будучи и младше, и ниже по статусу. Ей хотелось сделать что-то, чтобы Александр снова обратил на нее внимание, хоть закричать, что она здесь, хоть с грохотом опрокинуть сложенные в углу пустые ящики.

— Все хорошо? — спросил барон. Элиза, задумавшись, не заметила, как Даниэль ушел, а сама она уже несколько минут просто стояла, глядя в никуда.

— Да, то есть… — она начала мямлить, растерявшись. — Я задумалась, и… Я хотела с вами поговорить, господин.

— Говорите, — Александр пожал плечами. — Мне показалось, приезжал Габриэль. Что-то произошло?

Элиза поджала губы и сделала шаг к барону, боясь, что кто-то посторонний услышит, если она будет говорить слишком громко. Она вспомнила Ганса — безобидного парня, который был ровесником Элизы и выше ее на целую голову, но вел себя, как пятилетний ребенок. Дети в городе терпеть не могли играть с ним, и он частенько убегал, спасаясь от насмешек. Об Александре могли думать что угодно — но такому, как Ганс, он бы точно не причинил вреда.

— Габриэль сказал, в городе… — она задумалась, не зная, что сказать, и решила выложить правду, как есть. — В городе думают, что вы похищаете людей, и он думает, что скоро они поднимут бунт.

Элиза подняла глаза, заметив, как лицо Александра на долю секунды дернулось, как от судороги, но он не был удивлен или испуган, или же не подавал вида. Подумав немного, он тяжело вздохнул и спросил устало и безразлично, как будто речь шла о закончившемся невовремя мясе:

— Сколько человек пропало?

— Габриэль сказал, несколько пьяниц и Ганс, дурачок, — ответила Элиза. — Я сказала ему, он и раньше убегал в лес и его искали, так что ничего необычного тут нет.

— Вот как. Я отправлю шерифу письмо, чтобы он прислал людей прочесать лес.

— Мне надо будет его отнести?

— Нет. Не волнуйтесь об этом.

— Господин барон, — позвала Элиза, боясь, что он сейчас уйдет. — А если они действительно…

— Придут в замок? — закончил за нее барон. — В Нойберге расположен гарнизон Ордена. Они доберутся до Бренненбурга в течение нескольких часов. Ворота замка не взять и за целую ночь.

— Я поняла. Только… Можно мне еще кое-что спросить?

— Спрашивайте, — кивнул Александр.

— Почему… Откуда в тюрьме под замком люди, если всех отвозят как раз в Нойберг?

Барон взглянул ей в глаза, и Элиза отпрянула, испугавшись, что спросила что-то лишнее, но этот вопрос мучил ее еще с самой первой ночи в замке — тогда она была слишком занята работой, чтобы думать о таких мелочах, но последние несколько ночей вой, который никак нельзя было принять за гуляющий по замку сквозняк, не давал ей спать. Ей постоянно слышались мольбы, и временами даже казалось, что некоторые голоса ей смутно знакомы.

— Тюрьма в Нойберге часто бывает переполнена. У нас с градоначальником есть договоренность в таких случаях привозить преступников в Бренненбург. Здесь тюрьма древняя и влияет на людей намного… лучше.

Элиза кивнула, соглашаясь. Ей все еще было тяжело и тоскливо, и, как бы она ни храбрилась, страшно, но она не знала, как успокоиться. Она обняла себя за плечи, пытаясь унять дрожь, как будто от холода. Александр, заметив это, ободряюще улыбнулся.

— На вас сейчас держится весь замок, — сказал он. — Я представляю, как вам сейчас тяжело, Элиза.

— Мне страшно, — призналась она. — К тому же… Даниэль увидел нас с Габриэлем в саду, и мне пришлось ему соврать.

Она не знала, зачем сказала это. В детстве у нее была странная привычка — даже нахулиганив где-то, Элиза в конце концов все рассказывала матери, считая, что чистосердечное признание смягчит ее гнев. Ее хватало не больше, чем на несколько часов молчания, пусть с возрастом и появились тайны, о которых она не рассказывала вообще никому. К Александру она теперь чувствовала что-то похожее: своим признанием, даже в такой мелочи, она надеялась или просто облегчить душу, или даже получить от него одобрение, которого ей так не хватало. Она переоценила себя, когда, глядя на дикую орхидею, подумала, что не нуждается во внимании и может жить самостоятельно.

— Вы быстро учитесь, — Александр снова улыбнулся, но теперь это больше походило на ухмылку. — Даниэлю знать об этом не за чем. Скажите мне, у вас с ним все хорошо?