Фургончик с мороженым доставляет мечту

Даниэль расположился поодаль, настолько, насколько это было возможно в узкой деревянной «коробке». Он отказался от одеяла, намереваясь зарыться в траву, но Сольвейг вразумила его: «Вы замерзнете, это ведь ни к чему», – и похлопала ладонью подле себя.

Лежа на спине, она смотрела в окно. Обугленные в лунном свете облака то и дело наползали на огарок полумесяца, а после плыли дальше, обнажая звезды и чернильную синеву. Даниэль растянулся на боку. Сольвейг ощутила его взгляд и горячее, сбивчивое дыхание.

– Фру… – начал он нерешительно. – Я должен скозать вам кое-что.

Сольвейг повернулась к нему. Все это: ночь, одна постель на двоих, невольная близость – уже было в Русе, но сейчас что-то переменилось. По его акценту, который вновь пробился через изысканное лондонское произношение, по краске, залившей лицо, и пересохшим губам, Сольвейг догадалась, о чем пойдет речь, но была не готова услышать признание. Не сейчас. Не под этой луной. Время еще не пришло. Даниэль дрожал. От холода ли, от волнения. Сольвейг придвинулась ближе, согревая своим теплом, и положила руку ему на грудь. Сердце билось быстро, словно частил метроном.

– Не нужно, – она затаилась, считая удары. – Лучше расскажите мне о себе.

Даниэль притих. Прервался на полувздохе. Невысказанные слова и чувства крутились на кончике языка. Старые шрамы обдало огнем. Или так обжигала ее кожа, холодная, точно лед? В глазах Сольвейг плясали искры цыганского костра. Ее волосы пахли липой, а трепетное тело, прильнувшее к нему, будоражило воображение и кровь. Даниэль обнял Сольвейг в ответ и, уткнувшись в ее макушку, заговорил:

– Я вырос в деревне неподалеку от Манчестера. Знаете, такие места всегда пропитаны особым духом. Все английские деревни похожи одна на другую, но в то же время они совершенно разные. Моя мать держала книжную лавку – наследство от деда, и я любил играть там. Забирался на большую полку за шторой, разглядывал картинки в книгах и воровал варенье, которое как по волшебству неизменно появлялось снова и снова…

Замок на холме

Даниэль крепко спал. Сольвейг выбралась из его объятий и, осторожно ступая по жухлой траве, вышла навстречу новому дню. Она надеялась, что хозяева еще не проснулись, хотела сохранить магию этой ночи, разговоры до утра, тонкую нить душевной близости, связавшую их с Даниэлем. Потянувшись к ветке липы, Сольвейг вдохнула аромат и закрыла глаза.

– Хорошо ночевали, дорогая? – Дэя подобралась бесшумно, Сольвейг не слышала ее шагов. Она обернулась, застигнутая врасплох.

– Да… да, спасибо за приют.

Дэя улыбалась. Чара перепрыгивала с одного плеча на другое, изредка покряхтывая. Сольвейг застыла, боясь пошевелиться. Будто что-то в ее движениях, походке, словах могло раскрыть секрет.

Из-за двери сарая высунулась взъерошенная голова Даниэля. Он отряхнул травинки с волос, коротко взглянул на Сольвейг и мгновенно залился краской.

– Вот и славно, – сказала Дэя и скормила Чаре свежего червячка. – Завтрак уже на столе. Не стоит вам ехать в горы голодными.

Попрощаться с путешественниками собралась вся деревня. Теперь, в утреннем свете, без вил и факелов, они уже не казались такими грозными и суровыми. Обычные люди, на чьих лицах лежала печать повседневных хлопот, пережитых горестей и радостей. Старики, вдовы, несколько ребятишек. В благодарность за мороженое они снабдили фургончик запасами свежего молока, фруктов и ягод. У кого-то даже нашлась соль для холодильного ларя. Сольвейг хотела было отказаться, но сердечность дарителя – «Пусть вашему лакомству порадуется кто-то еще» – убедила ее.

Раду похлопал Даниэля по плечу и изобразил реверанс, прощаясь с Сольвейг. Дэя обняла ее, прошептав на ухо предостережение:

– Будьте осторожны в окрестностях замка. Раньше там отдыхала королевская чета, но в последнее время они сюда не суются. Однако говорят, что за этими стенами еще скрывается зло.

Чара не преминула легко клюнуть Сольвейг за ухо. Впереди лежали Карпаты, позади оставались деревня, искры костра и тайна, покрытая мраком волшебной ночи.

Всю дорогу до замка Даниэль молчал. Он то краснел, то бледнел, то напрягал челюсть, отчего его скулы становились острее, казалось – проведи по ним пальцем и непременно порежешься. Вместе с настроением Даниэля менялась погода. От золотистого утра не осталось и следа. Оранжевые шпили замка уткнулись в ядовито-синее небо. Могучие стены будто подобрались и нахохлились, как вороненок на плече Дэи. Даниэль хмурился. Надвигалась гроза.

Он свернул к замку – «Лучше переждать непогоду под крышей» – и остановился под деревом у домика, не то сторожевого, не то охотничьего, у самого подножия. Замок будто вырастал из скалы. Грубый, необработанный камень наползал на гладкие стены – точь-в-точь лишайник. Когда мотор заглох, Даниэль выбрался из машины.

– Я осмотрю дом, может, он не заперт, – сказал он, почти не глядя на Сольвейг. – Мы сможем переждать там непогоду.

Он обошел домик, подергал дверь – она легко поддалась – заглянул внутрь и помахал рукой: «Никого». Замок и его окрестности замерли в ожидании грозы.