Футляр для музыканта

– Нет, Джилл, он не музыкант. – Маренн взяла конфету из коробки и откусила ее. – Очень вкусно, – похвалила она. – Ральф умеет сделать тебе приятное, – она отпила кофе из чашки. Она не могла не заметить, что необыкновенная легкость, которую она ощутила, передав анализ Гудрун в лабораторию, покинула ее. Она не знала радоваться ей или нет, получив сообщение, которое передала ей Джилл. С одной стороны, люди, которые решились пойти на сговор с американцами, были предателями рейха. Но, с другой стороны, они явно действовали во благо Германии, во благо Германии без фюрера. Точно такое же чувство она испытывала, когда почти полгода тому назад, 20 июля 1944 года, барон фон Штауфенберг осуществил взрыв в ставке Гитлера «Вальфшанце» в Восточной Пруссии. Конечно, Маренн ничего не было известно о планах заговорщиков заранее, но узнав о том, что на фюрера совершено покушение, она испытала смешанное чувство: с одной стороны, радость от того, что, возможно, наконец-то главное препятствие на пути договоренностей с англо-американцами устранено и неминуемой катастрофы, приближение которой ощущают все, удастся избежать. С другой – тревоги, так как среди заговорщиков не было ни одной фигуры, обладающей ораторскими способностями Гитлера и Геббельса, и как удастся убедить нацию, сконцентрированную на фигуре фюрера, что ничего страшного не случилось и все, что предпринимает новое правительство, – не предательство, а правильные и последовательные действия? Это вызывало беспокойство. Как оказалось, необоснованное – фюрер остался жив, и «полет» в пропасть, прерываемый редкими всплесками надежды по поводу ударов редеющих танковых клиньев то там, то здесь, продолжился. Маренн прекрасно знала, что все, что можно было сделать, чтобы спасти жизни заговорщиков, – не первых лиц, конечно, но хотя бы их адъютантов, помощников, офицеров второго звена – было сделано Шелленбергом и Мюллером, возглавившими следствие. Так как все это были высококвалифицированные, образованные военные, которые очень нужны были армии в том критическом положении, в котором она оказалась. Не исключено, что люди, действовавшие в штабе нынешнего командующего Западным фронтом фельдмаршала фон Рундштедта, достались ему «в наследство» от его предшественника, фельдмаршала фон Клюге, поддержавшего заговорщиков 20 июля и покончившего с собой (а скорее убитого кем-то из струсивших подчиненных с инсценировкой самоубийства). А это значит, что они тоже принимали участие в заговоре или наверняка знали о нем и поддерживали, и остались на свободе только благодаря тому, что Мюллер намеренно не «копал глубоко», как сам он выражался, а ограничился «стрижкой по верхушкам». В глубокой тайне, рискуя жизнью, они продолжали дело барона фон Штауфкенберга и его соратников, представляя, по сути, единственное направление внутригерманского сопротивления, существовавшее на этот момент, и Маренн явно не была тем человеком, который был готов положить конец этой деятельности, а это значило лишить жизни этих смелых, самоотверженных людей. Напротив, если бы от нее зависел успех этой деятельности, она бы только помогла, понимая, что перед угрозой захвата Германии большевиками и ее советизации все, кто что-то может предпринять, чтобы спасти свою родину, должен это сделать. Однако страшная карающая машина гестапо, запущенная на полную мощность после заговора 20 июля, работала настолько четко и безошибочно, что никакие бомбардировки союзников, никакой страх перед приближением большевистских орд не могли ей помешать, – все было отлажено до мелочей. Разветвленная система осведомителей, прослушки, «проглядки» фотокамерами, многочисленные сотрудники аппарата, имеющие огромный опыт и буквально мгновенно обрабатывающие всю эту информацию, а также хорошо известные немецкие дисциплина и порядок, позволяющие все действия проводить от начала до конца и подвергать анализу малейшие подозрения, – все это делало машину четвертого управления РСХА безжалостным и устрашающим монстром, который неотвратимо настигал жертву, где бы она ни спряталась. Рано или поздно, во всяком случае, на территории рейха. А за последнее время на фоне неудач на фронте и страшной боязни фронды внутри эта машина так разогналась, что даже ее главный «предводитель» обергруппенфюрер Мюллер не всегда мог с ней совладать, точнее, не всегда успевал нажать на сигнал «стоп» при всем желании, настолько быстро и четко она работала. Так что можно было не сомневаться, что люди, отважившиеся встретиться с посланцем американской разведки в Париже, были героические смельчаки, не отступившие от своих идей после разгрома заговора и казни единомышленников, оказавшихся в первых рядах. Они вполне отдавали себе отчет, что их ждет, если их деятельность раскроется, но все равно шли на это. Как правило, их поддерживали их жены, семьи, как жена полковника фон Штауфенберга, баронесса Нина фон Лерхенфельд, которая хорошо знала о планах супруга, – заговорщики нередко собирались у них на вилле. Она предпочла отправиться в лагерь с детьми, но не предала своего мужа. То же самое ожидало жен и детей тех пока еще неизвестных Маренн офицеров, имена которых ей намеревался сообщить Гленн Миллер. А что такое отправиться в лагерь с детьми, она хорошо знала по себе и никому не пожелала бы подобной участи. Конечно, как врач Маренн не могла пожелать своему пациенту, чтобы память к нему не возвращалась, она, напротив, сделала все, чтобы он восстановился как можно скорее. Но как человек она желала бы именно этого. Она понимала, почему Гленн Миллер собирался сообщить ей имена тех, с кем он намеревался встретиться в Париже. Он понимал, что его бывший командир Арнольф фактически послал его на смерть, и тем, что он спасся, он обязан Маренн и тем людям, которые нашли его на побережье. Он слабо представляет себе, как все устроено в рейхе, он даже не думает о том, какому чудовищному риску он подвергает жизни тех, чьи имена собирается назвать, – в США, конечно, более гуманная система. И там предательство родины никто не сочтет благим деянием, но смерти можно избежать. Длительное тюремное заключение – это, пожалуй, предел, а семью и вовсе никто не тронет. Гленн понимает, что ей дано поручение – узнать имена тех, с кем он должен был встретиться в Париже, и в знак благодарности собирается сообщить все, что ему известно. Ему самому, если он вернется на родину, за это не грозит ровным счетом ничего. А вот как поступить Маренн? Скрыть, что пленный американец вспомнил имена предателей рейха и готов их сообщить, она не сможет. Гленн лежит в Шарите, и ей прекрасно известно, что наблюдение за клиникой ведется постоянно. Правда, их отделение находится под контролем службы Вальтера Шелленберга, но это не значит, что там нет агентов Мюллера, – они есть везде. И кто-то из шестого управления наверняка «сбрасывает» информацию в четвертое, ровно так же происходит наоборот. Таких «кротов» всегда хватает во всех спецслужбах. Таким образом, во всяком случае бригаденфюреру Вальтеру Шелленбергу, она обязана будет доложить все, что сообщит ей Мюллер, не дожидаясь, пока ему доложит кто-то другой и он сам ее об этом спросит. Такую информацию скрыть не удастся. И ей останется только убеждать бригаденфюрера не арестовывать этих офицеров, так как положение на всех фронтах плачевное и кто-то должен оказывать сопротивление большевикам. Вот только она совсем не уверена, что Шелленберг сможет принять такое решение, не поставив в известность Мюллера, а там неизвестно как все повернется. Вполне вероятно, что Мюллер сможет «закрыть глаза» и как бы не заметить, что «предатели» избежали наказания, но за это надо ему предложить «компенсацию» – вполне вероятно, закрытие лаборатории фон Херфа в Дахау, которая так его раздражает. Что ж, может быть, и удастся устроить эту сделку. Тогда соратники фельдмаршала фон Клюге будут спасены. Как странно все переплелось.